Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

Облаков молчал.

— Почему вы так спешите меня услать? — гневно выпалила.

— Мари.

— До бала? Не раздав даже прощальных визитов? Разве вы не понимаете, что этим меня компрометируете?

— Я совсем не имел в виду вас компрометировать. Я просто хочу, чтобы вы уехали сейчас же.

— Вы представляете, что здесь начнут говорить?

— Какая разница? Вы будете далеко.

— Об отъезде не может быть и речи, — холодно отрезала жена. Взяла перо.

Облаков несколько раз стиснул челюсти. Жена наклонила голову над книгой. Поставила палец на строку. Сверилась с отчётом старосты. Вписала цифру.

— Не вынуждайте меня рассказать вам то, что я не имею права рассказывать! — в сердцах упрекнул он. — Если бы вы с самого начала знали…

Мари остановила, опустила перо. Подняла удивлённое лицо.

— Знать — что?

Облаков спохватился, что сболтнул лишнее.

— Это не мой секрет.

— Я имею право знать, — тихо сказала она.

Муж поставил на её стол рамку с портретами детей.

— Вы не в безопасности здесь, — заговорил. — Наша армия в худшем состоянии, чем мы полагали. И нет, я не думаю, что все действия закончатся скоро и у границы.

— Это и есть причина? Это и есть секрет?

Облаков смотрел на неё растерянно.

— Я прошу. Во имя детей. Уезжай, — сказал по-русски.

Жена смотрела в его лицо. Наконец сказала:

— Вы не хотите меня понять. Почему?

Облаков был расстроен больше, чем ожидал.

— Это вы не хотите меня понять! — воскликнул в сердцах.

Она встала, подошла к нему, примирительно положила руку ему на грудь:

— Я уеду, Николя. Если ты настаиваешь. Но после губернаторского бала.

Мишель заметил, как между стволами мелькнуло белое платье. Вырвал изо рта травинку, отбросил.

Оленька прелестно разрумянилась от спешки и волнения. Шляпка сбилась за спину.

«Алёшка не слепой», — оценил Мишель. Лицо его было тревожно и — как, собственно, он задумывал — напугало Оленьку.

— Что с ним? — забыла поздороваться, забыла о шляпке, да обо всем тут же забыла она.

Мишель прислонился спиной к стволу. Поглядел в сторону, себе на сапоги. Точно не мог собраться с мыслями, найти слова. Поднял на неё рассчитанно мрачный взор:

— Только вам я могу открыться, зная, как много Алексей говорил о вашем сердце, душе и доброте… Как одну вас называл своим единственным другом…

Оленька схватилась за сердце.

«Недурной бюст», — подумал Мишель.

Через час с небольшим они уже мирно брели вдвоём по тропинке. С одной стороны высился лес. С другой — дышало жаром колосящееся поле. В небесной глубине пел невидимый жаворонок.

Мишелю не понадобилось много времени, чтобы убедиться в правильности своего первого предположения: Оленька была из тех девушек, которым только дай спасти красивого беспутного мужчину, но с тем условием, что он — офицер. Чиновников, хоть титулярных советников, хоть статских, такие в плен не берут.

— Вы не должны прожигать свою жизнь, Мишель, — наставляла Оленька.

Он горько вздохнул:

— Всё поздно.

— Ничего не поздно!

— Я конченый человек!

— Вы не должны так о себе думать! — теперь уже горячилась она.

— Положение моё безвыходное, — простонал он.

Оленька строго сдвинула прелестные брови:

— Нет безвыходных положений. Есть лишь положения, выход из которых нас по какой-либо причине не устраивает.

— Ах! — горячо воскликнул Мишель. — Алексей сто раз был прав. Вы не только добры. Вы так умны! Если бы только меня, как Алексея, поддерживал такой добрый и мудрый друг… Возможно, я никогда бы не сбился с пути! Если бы на моей стороне был человек, который может ободрить, посоветовать, указать…

Будто забывшись, он схватил её за руку. Но Оленька не забывалась. Она тихо, но уверенно высвободила руку.

— Я на вашей стороне, — заверила она. — У меня нет ни права, ни желания кому-либо указывать, что делать, но если бы мой совет мог пригодиться…

— И даже очень! — пылко заверил её Мишель.

Она сказала, он возразил, она с жаром углубила доводы, и так далее, и так далее. Когда они прошли поле, Оленька и не заметила, что оба они совершенно перестали упоминать Алёшу. Мишель — заметил.

— Ах, как жаль, что моего сына нет дома, — сладко пела княгиня Несвицкая.

Анна Васильевна Шишкина сидела перед ней на диване, спина прямая. Шея прямая. «Ханжа», — был приговор Алины. Перевела взгляд на сына — Митя ответил напыщенной гримасой: его самолюбие ещё кровоточило. Алина виновато потупилась, чтобы не расхохотаться.

— Моя Aline… — крепко сжала ей предплечье мать, — что-то сегодня молчалива и мечтательна. Как героиня романа. Душенька, о ком ты так замечталась? Уж не о…

— Ах, maman, — вскинула лицо Алина, — я задумалась вот о чём. У нас ведь нет псарни, и папа не охотится. Зачем же у нас тогда егерь?