Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

работников Госплана СССР, вследствие чего в Госплане СССР культивировались непартийные нравы, имели место антигосударственные действия, факты обмана Правительства, преступные факты по подгону цифр и, наконец, факты, которые свидетельствуют о том, что руководящие работники Госплана хитрят с Правительством»[793].

Вознесенский был освобожден этим постановлением от обязанностей главы Госплана, а 7 марта решением Политбюро он был лишен поста заместителя председателя Совмина, выведен из состава Политбюро и отправлен в месячный отпуск «по собственному желанию»[794].

«По рассказу бывшего работника Госплана, экономиста, непосредственных поводов было два. Существовал порядок, согласно которому план первого квартала всегда должен был быть больше, чем реальное производство последнего квартала предшествовавшего года. А тот год (видимо, 1948) был удачливый: и урожай ничего, и промышленность. Осторожный Вознесенский дал указание “утаить” часть произведенного в конце года, дабы сделать более реальным план на следующий год. Это дало возможность обвинить его в обмане правительства. Берия выудил соответствующее признание у одного из руководящих работников Госплана и преподнес его Хозяину. Вдобавок Вознесенский имел привычку уничтожать черновики плановых разработок, что строжайше запрещалось. Всякая бумажка подлежала передаче специальным службам, где ее регистрировали, уничтожение же следовало актировать. Так Вознесенский оказался виновным в нарушении режима секретности»[795].

Причем, по-видимому, сам Вознесенский почувствовал беду раньше. Начальник отдела финансов Госплана Д. С. Бузин вспоминал:

«Он умел ценить хорошо во всех отношениях – и в экономическом и в техническом – подготовленный материал. И лучшей оценкой служило подписание документа без поправок. Даже без вопросов. Никогда не забуду – то был один из последних доложенных ему документов – заключение Госплана СССР по Государственному бюджету СССР на 1949 год, подготовленное Отделом финансов на 16 листах. Я докладывал это заключение в его кабинете в Кремле. Он внимательнейшим образом прочитал документ, не раз возвращаясь к написанному на предыдущих страницах. И без поправок, без вопросов подписал его. Так бывало редко, очень редко. Не скрою, он казался уставшим, не таким подвижным, как всегда. Может быть, это стало ясно впоследствии, то были первые признаки обреченности»[796].

Значительную роль в подготовке компромата на Вознесенского сыграл сотрудник Госплана СССР, экономист Б. М. Сухаревский, обязанный всей своей карьерой Н. А. Вознесенскому. Приведем цитату из воспоминаний племянника главы Госплана Л. А. Вознесенского, где он не называет полной фамилии доносчика:

«Дело происходило вскоре после Отечественной войны. Однажды председатель Госплана, вызвав к себе начальника Сводного отдела С-го, показал тому жестокую резолюцию Сталина на документе, который незадолго перед тем был ему направлен. Он представлял собой аргументированные, подкрепленные расчетами соображения Госплана о невозможности и нецелесообразности дополнительного и весьма значительного налогообложения крестьян, идею которого выдвинул Сталин. Позиция Госплана и его председателя вызвала явное раздражение у “корифея”, и он своей резолюцией потребовал немедленно исполнить его первоначальное указание.

– Что будем делать, товарищ С-й? – спросил председатель у своего, как считали не без оснований в аппарате, любимца, которого он всячески поддерживал и выдвигал.

– Как что? Выполнять указание товарища Сталина, – бодро ответил тот.

– Но ведь документ, над которым мы с Вами так основательно работали, – не формально-бюрократическое послание: в него вложен наш разум ученых, приведены неопровержимые доказательства того, что вступить на предложенный путь – значит окончательно погубить деревню. И теперь мы должны написать нечто прямо противоречащее нашим аргументам и выводам?

– Да, и сделать это можно.

– Каким образом?

– Надо взять за исходный пункт наших размышлений позицию, диаметрально противоположную той, которая была у нас, и логически ее развернуть.

– И Вы можете это сделать?

– Конечно.

И С-й изложил свою новую концепцию, которая формально полностью оправдывала идею Сталина. Председатель молча выслушал своего сотрудника, подошел к окну, открыл его, несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух Моховой улицы и сказал:

– Ну и б… же Вы, С-й! Вон из кабинета!

К сожалению, жизнь очень скоро показала, что эта нелицеприятная характеристика была совершенно точной: С-й предал своего шефа, подтвердив ложные обвинения, использованные при фабрикации так называемого “ленинградского дела”, в связи с которым тот был расстрелян»[797].

Образ Сухаревского живо описывает типичного чиновника сталинской эпохи – карьериста, готового проводить любую линию и менять собственное мнение в зависимости он малейших пожеланий Хозяина.

Кроме событий в Госплане, Маленков со товарищи организовали еще ряд заявлений на Вознесенского. 3 марта Сталину подал кляузу министр внутренних дел С.Н. Круглов, где жаловался на непомерно высокие требования Вознесенского к строительным подразделениям МВД. А новый ленинградский руководитель В. М. Андрианов некстати обнаружил в корректуре своей статьи о колхозных кадрах, готовящуюся к публикации в журнале «Большевик», добавленную редакцией ссылку на книгу Вознесенского; это положило начало расследованию нарушений в журнале «Большевик»[798], в результате чего была заменена редколлегия журнала. Но что еще важнее – Сталину пытались представить дело таким образом, что книга Вознесенского стала цитироваться наряду с классиками марксизма.

Все основные фигуранты будущего дела оставались до августа месяца в тени – отдыхали, лечились, учились в Военно-политической академии, ВПШ или АОН, Вознесенский писал книгу по политэкономии… Они надеялись на лучшее, искренне верили, что вождь и учитель простит их и примет назад в свои объятия.

Вскрывшиеся факты окончательно охладили отношение Сталина к их покойному покровителю – А. А. Жданову. Отрывок из воспоминаний Д. Т. Шепилова, где автор ставит несколько иной акцент, характеризует настроения Сталина тех месяцев:

«…Известно было, каким благожелательством пользовался в правительственных кругах народный художник СССР, президент Академии художеств А. М. Герасимов. И вот уже после смерти Жданова на заседании Политбюро 26 марта 1949 года рассматриваются предложения Комитета по Сталинским премиям насчет полотна Герасимова «И. В. Сталин у гроба А. А. Жданова» и портрета В. М. Молотова.

Сталин:

– Ничего особенного в этих картинах нет. Герасимов немолодой художник. Поощрялся. Нужны ли еще поощрения? Надо как следует подумать и оценить – достоин ли он еще премии. ‹…›

– Потом, нельзя же так: всё Сталин и Сталин. У Герасимова – Сталин, у Тоидзе – Сталин, у Яр-Кравченко – Сталин.

Но это Сталин говорил неискренне. Ибо и после наигранного разноса “за Сталина” литературные произведения, полотна, кинокартины, в которых прославлялся Сталин, без сучка и задоринки проходили на Сталинские премии»[799].

Секретность, покрывавшая раскручивание «ленинградского дела»[800], не могла скрыть очевидных перестановок в руководстве страны и Ленинграда. Всегда вникавшая в политическую суть событий О. М. Фрейденберг была удивительно прозорлива, записав в апреле 1949 г. в своей тетради вывод, сделанный лишь на основании газет и Ленинградского радио:

«За этот месяц пали Попков, Капустин, Кузнецов, Ник. Вознесенский ‹…›. По-видимому, развалина (т. е. Сталин. – П. Д.) вскрыл