Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

Они возвращались в одной машине с Ближней дачи Сталина, где накануне, в день рождения вождя, был организован праздничный ужин; оба горячо обсуждали главную новость прошедшего торжества. По ходу застолья, уже за полночь, Сталин завел речь о своем преклонном возрасте и о необходимости сообща, прямо там, выбрать человека, который бы заменил его на посту главы государства, и начинать сообща готовить его к этой сложной работе. После затяжной паузы первой кандидатурой, которая была озвучена (по-видимому, Берией), был Маленков, на что Сталин ответил решительным отказом. «А ты видел, Николай Михайлович, лицо Маленкова, когда Сталин сказал, что нет?»[745], восклицал пораженный Шкирятов и продолжал смаковать категорический отказ Сталина. Затем была предложена кандидатура Молотова, которому польстила такая перспектива: «“А ты видел, как радостно заулыбался Молотов?” – снова съехидничал Шкирятов»[746].

Сталин согласился с тем, что Молотов очень подходящий кандидат, но, по его мнению, в кандидатуре Молотова было одно принципиальное противоречие – Молотов не сильно моложе самого Сталина; нужно было выбрать того, кто мог бы руководить государством минимум лет 20–25; так что Молотов, младше вождя на десять с половиной лет, также был отведен. Воцарилась тишина. Все сидели молча и не решались предложить кого-либо. Выждав необходимую в столь важный момент паузу, Сталин сказал:

«Хорошо. Теперь я предложу вам человека, который может и должен возглавить государство после меня. Имейте в виду, что этот человек должен быть из нашего круга, хорошо знающий нашу школу управления и которого не надо ничему учить заново. Он должен быть хорошо натаскан во всех государственных вопросах. И поэтому я считаю таким человеком Вознесенского. Экономист он блестящий, государственную экономику знает отлично и управление знает хорошо. Я считаю, что лучше его кандидатуры у нас нет»[747].

Эгнаташвили добавил вслед за этой цитатой:

«В ответ, как я понял из разговора, было гробовое молчание. Сталин оглядел всех присутствующих и неожиданно спросил: “Может, кто-то хочет сказать что-либо против? И у кого-нибудь есть какие-то возражения?” И опять никто не проронил ни слова. Причем Шверник отнесся тогда в машине к словам Большого (т. е. Сталина. – П.Д.) вполне положительно, да и Шкирятов ничего плохого о Вознесенском не говорил, хотя он был таким человеком, что мог у кого угодно изъяны найти. Обсудив этот сенсационный эпизод, они долго хвалили вечер, продлившийся до рассвета, и были очень довольны, что так хорошо провели время»[748].

Итак, Вознесенский для Маленкова и его сторонников был ключевым противником. Но поколебать его авторитет в глазах Сталина было делом многотрудным. Нужно было искать малейшие поводы и мало-помалу расшатывать его авторитет. Этим стремлениям способствовали заносчивость и вспыльчивость Вознесенского, относительная молодость. К тому же он был большим раздражителем не только для Маленкова и Берии, но и для всех старых членов сталинского руководства:

«Вознесенского не любили. Став еще до войны первым зампредом СНК, он сохранил этот пост и тогда, когда Молотов из председателя СНК превратился в заместителя. Вознесенский лез в гору, был самоуверен, чванлив и хамоват (к слову сказать, был он еще и отменным матерщинником, но не это, конечно, коробило его высокопоставленных коллег). Старые члены Политбюро рассматривали Вознесенского как выскочку, которого надо было остановить. Для Маленкова и Берии он был опасным конкурентом. Сталина настраивали против него, подбрасывая все новые и новые факты»[749].

Кроме собственно членов высшего руководства, Вознесенский отнюдь не был любимцем министров и прочих высоких государственных чиновников: он был скрупулезен в рассмотрении народнохозяйственных вопросов, чрезвычайно требователен как к себе, так и к коллегам. Описанный выше случай выволочки двум министрам явно не единичен, он отражает стиль его руководства – требовательность, поскольку с иным подходом руководить тогда было невозможно. А с Вознесенского еще более твердо (хотя и без крика) требовал Сталин. А. В. Хрулев, начальник тыла армии, говорил об особенностях отчетов Сталину: «Интересуется детально. Общими фразами не отделаешься. Как вы знаете, ему нельзя сфальшивить. Ей-ей, сразу же разоблачит»[750].

Одним из первых поводов к недовольству стала книга Вознесенского. Как писал его секретарь В. В. Колотов: «Были в книге и недостатки. Один из самых крупных, пожалуй, – это преувеличение роли Сталина как личности в судьбах социалистического государства. Но частные недостатки не в состоянии были умалить научное значение труда»[751]. Однако для некоторых членов Политбюро ЦК этот недостаток отнюдь не был очевиден, а одно то, что в процитированных выше последних словах книги нет здравицы вождю Страны Советов – несомненное тому доказательство. В связи с этим важно привести в свидетели довольно известный рассказ, якобы исходящий от М. Б. Храпченко:

«Николай Алексеевич Вознесенский выпустил книгу об экономике СССР в Великой Отечественной войне. Работа получила Сталинскую премию. На правительственном банкете в честь новых лауреатов присутствовал Сталин и все члены Политбюро. В конце банкета его участники выстроились полукругом, чтобы сфотографироваться. В этот момент Берия подошел к Вознесенскому, обнял его за плечи и сказал: “Молодец, хорошую книгу написал. Смотрите, товарищ Сталин, какие у нас есть молодые члены правительства. Книги пишут. Хорошие книги, умные, ученые книги. Премии получают. Вот только на товарища Сталина мало ссылаются в своих ученых книгах”. Все застыли. Сталин помрачнел, резко повернулся и на глазах у всех ушел в узкую потаенную дверь, скрытую в стене. Установившаяся тишина несколько минут держала всех в оцепенении, потом все стали тихо расходиться…»[752]

Трудно сказать, как в голове Маленкова начал складываться план устранения Вознесенского. По-видимому, этому помогло стечение обстоятельств, а также несдержанность самого Вознесенского, поскольку изначально не было никакого «ленинградского дела», а был амбициозный, рвавшийся к власти и уже курировавший органы МГБ, МВД и юстиции секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов вкупе со скверной хозяйственно-экономической ситуацией в Ленинграде. При действительном таланте Маленкова обращать внимание на мелочи и беспредельной фантазии Берии, повод устранения Кузнецова скоро нашелся, причем связан он был с Ленинградом, что еще более усиливало «сторону обвинения».

Отношение Сталина к Ленинграду всегда было очень неоднозначным; К. Симонов справедливо писал: «К Ленинграду Сталин и раньше, и тогда, и потом относился с долей подозрений, сохранившихся с двадцатых годов и предполагавших, очевидно, наличие там каких-то попыток создания духовной автономии»[753].

К Ленинграду (к Питеру, как он выражался) Сталин и вправду относился противоречиво: с одной стороны, с осознанием действительного революционного значения этого города, с другой – с немеркнущим подозрением. Бурное революционное прошлое, несомненно, делало Ленинград в глазах Сталина тем городом, который еще может сказать свое решающее слово. Хрущев пишет: