Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

Кузнецова вижу, что обстановка спокойная. Постепенно улеглось и мое волнение.

Сталин сразу обращается ко мне:

– Скажите (он всем говорит “вы”), ведь вы заведующий организационно-инструкторским отделом ЦК? Вот и расскажите, как Центральный Комитет руководит местными партийными организациями? ‹…›

А. А. Жданов и А. А. Кузнецов почему-то не принимали никакого участия в нашей беседе. То ли они уже знали, о чем будет идти речь, то ли из каких-то еще соображений. И Сталин не вовлекал их в беседу.

Он задал мне много вопросов о работе партийных организаций. Не торопил с ответом. Остановится, спросит, затем опять продолжает медленно ходить. Так продолжалось довольно долго. Я впервые такое продолжительное время наблюдал за Сталиным. Груз, лежавший на его плечах всю войну, дал о себе знать. Движения Сталина стали более медленными, левая рука несколько согнута, казалось, что он стал ниже ростом. Слушал, не перебивая, ни разу не возразил. Говорил неторопливо, четко. Когда хотел что-нибудь подчеркнуть, останавливался.

Когда я ответил на его последний вопрос, он после некоторого молчания остановился, посмотрел на нас всех по очереди и сказал:

– Надо восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций.

Это заявление, сделанное Сталиным со свойственной ему категоричностью, было для нас неожиданным.

Вот, оказывается, какое решение вынашивал Сталин. Я не помню этой формулировки в каких-либо документах. Разумеется, речь шла не о восстановлении, а об усилении контроля со стороны ЦК.

Затем, обращаясь ко мне, он сказал:

– Давайте подумаем, как перестроить работу аппарата ЦК? Какие новые организационные формы должны быть введены в структуре ЦК, чтобы более успешно осуществлять наши задачи.

И через несколько минут добавил:

– Давайте создадим специальное управление ЦК и назовем его Управлением по проверке партийных органов.

Мы согласились. Предложение было, конечно, разумным.

Считая вопрос решенным, Сталин добавил:

– А вас назначим начальником этого управления.

Я не успел что-либо сказать, как он задал вопрос:

– Сколько вам нужно заместителей и кого вы хотели бы иметь в качестве заместителей?

– Хорошо бы иметь трех заместителей, товарищ Сталин, – ответил я.

– Кого?

Я назвал С. Д. Игнатьева, В. М. Андрианова и Г. А. Боркова.

Сталин согласился, но добавил:

– А порядок такой – Андрианов, Игнатьев, Борков.

Это означало, что первым заместителем будет Андрианов. ‹…›

“Чем же закончится эта беседа?” – думал я.

Сталин продолжал ходить. Потом, остановившись напротив меня, спросил:

– Сколько вам лет?

– Тридцать семь.

Сталин внимательно всматривается.

– С какого года в партии?

– С 1928-го.

Сталин опять пошел и снова остановился:

– А что, если мы утвердим вас секретарем ЦК? – Посмотрел на меня и снова пошел.

Когда он повернулся к нам спиной, я оглянулся на Жданова и Кузнецова. Жданов, улыбаясь, развел руками, как бы говоря: “Сам решай, сам отвечай”.

Поравнявшись со мной, Сталин сказал:

– Ну скажите же что-нибудь!

– Товарищ Сталин, решайте, как вы считаете нужным, – был мой ответ.

После этого Сталин подошел к телефону, набрал номер и, видимо Поскребышеву, сказал:

– Запишите второй пункт проекта решения ЦК – утвердить секретарем ЦК товарища Патоличева.

Каким был первый пункт, я не знал. Это стало известно несколько позднее. Он гласил, что Г. М. Маленков освобождался от обязанностей секретаря ЦК.

На другой день решение ЦК было принято.

Наша беседа подходила к концу. Это было для меня большим испытанием. Сталин, видимо, меня изучал.

– Ну что ж, – обращаясь к нам, спросил Сталин, – может быть, мы поужинаем?

Андрей Александрович сказал:

– Времени – час ночи.

Алексей Александрович Кузнецов, улыбаясь, как бы в шутку заметил:

– Но ведь завтра воскресенье, товарищ Сталин.

Сталин все понял. Он нажал на электрическую кнопку. Вошел какой-то мужчина.

– Давайте ужин, – сказал Сталин»[722].

Более важной фигурой, уже давно стоявшей Маленкову и Берии костью в горле, был Н. А. Вознесенский. Он почти не был занят на партийной работе, хотя и являлся членом Политбюро ЦК – он занимал важнейшие посты в экономике и промышленности, во время войны был заместителем председателя ГКО СССР (т. е. Сталина), с 1943 г. был академиком АН СССР. Вознесенский был как минимум на равных с Маленковым и Берией. Сталин, по словам Хрущева, к Вознесенскому «относился очень хорошо, питал к нему большое доверие и уважение»[723].

Но Вознесенский обладал также некоторыми уникальными для окружения вождя качествами; он позволял себе то, чего осмотрительно боялись другие подручные Сталина, – противоречить вождю, – по-видимому, этим он поначалу даже несколько импонировал престарелому Сталину. Вот каким Н. А. Вознесенский запомнился в июне 1947 г. К. Симонову:

«Это было бы неправдой, если б я сказал, что этот человек, которого я видел впервые, мне понравился, как говорится, лег на душу. Было другое: он запомнился мне не потому, что понравился, а потому, что чем-то удивил меня, видимо, тем, как резковато и вольно он говорил, с какой твердостью объяснял, отвечая на вопросы Сталина, разные изменения, по тем или иным причинам внесенные в первоначальные решения Комитета по премиям в области науки и техники, как несколько раз настаивал на своей точке зрения – решительно и резковато. Словом, в том, как он себя вел там, был некий диссонанс с тональностями того, что произносилось другими, – и это мне запомнилось»[724].

Он же приводит слова Сталина о Н. А. Вознесенском, пересказанные ему бывшим министром путей сообщения И. В. Ковалевым:

«Вот Вознесенский, чем он отличается в положительную сторону от других заведующих, – как объяснил мне Ковалев, Сталин иногда так иронически “заведующими” называл членов Политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных им министерств. – Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. Даже если остаются не согласными друг с другом, все равно согласовывают на бумаге и приносят согласованное. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского»[725].

Маршал Василевский вспоминал о заседаниях Политбюро