Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

то ли, быть может, это был один из тех приближённых к императорскому двору людей, которые уже чувствовали необходимость для своей страны в сближении с соседями и понимали, что замкнутость и отчуждённость японцев лишь приносят им вред.

Как бы то ни было, после допроса отношение к пленникам стало мягче и кормить их стали лучше. Часто давали им рыбу и угощали мясом кита и сивуча, что у прибрежных японских жителей считалось лучшими блюдами. А с наступлением холодной погоды всем выдали по большому тёплому халату, по две медвежьи шкуры и устроили скамейки для спанья.

Но и этим заботы губернатора о русских пленниках не кончились.

Однажды Кумаджеро объявил, что буньиос приказал сшить русским платье по любому, желательному для них, образцу.

– Передайте губернатору, что мы благодарим его превосходительство, но в платье не нуждаемся, – отвечал Василий Михайлович.

На это Кумаджеро отвечал твёрдо и решительно:

– Нам нет никакого дела до того, нуждаетесь ли вы или нет. Если буньиос желает сделать подарок, то отказываться от него вы не должны!

Пришлось согласиться, и Головнин от имени своих товарищей выразил желание, чтобы платье шили по образцу фризового капота, присланного Хлебникову со шлюпа. Явившийся портной стал обмерять пленников деревянным футом, мучил их целый день, и в результате вскоре в тюрьму двое работников притащили по охапке платьев.

Для офицеров оно было сшито из толстой бумажной материи – момпы, похожей на байку, вишнёвого цвета, на вате, а для матросов – из простой бумажной ткани. Все костюмы были одного покроя, но не походили не только на хлебниковский капот, а не имели ничего общего ни с шинелью, ни с сюртуком, ни с тулупом.

Однакож все эти заботы и благодеяния буньиоса давались пленникам недаром. Время от времени их по-прежнему водили к губернатору. Но допроса по их делу он не чинил, а больше интересовался самыми разнообразными вещами, вроде того, бывают ли в Европе такие же сильные грозы, как в Японии или нет.

Беседы затягивались иногда на несколько часов. Казалось, губернаторское любопытство не имело пределов, и это было самое мучительное для узников. Буньиос неизменно увещевал пленников, чтобы они не предавались отчаянию, а молились богу и терпеливо ожидали решения своей судьбы. А через минуту вопросы начинались сызнова…

«Уж не решил ли он написать доклад для своего правительства о России?» – думал иной раз Василий Михайлович.

Однажды от имени всех пленников он заявил буньиосу:

– Лучше убейте нас, но не мучьте таким способом!

Аррао-Тодзимано-ками ответил на это со своей обычной ласковостью:

– Пусть капитан Хаварин не сердится. Японцы не хотят принуждать русских к ответам. Они спрашивают их только как друзей.

И снова стал задавать свои бесчисленные вопросы. Узнав, что Мур умеет хорошо рисовать, он попросил его нарисовать царскую шляпу. Потом спросил: какие птицы водятся около Петербурга? Что стоит сшить в России такое платье, как на пленниках? Из какой шерсти делают сукно в Европе? Из овечьей? А какая она, эта овца? Овец совсем нет в Японии. Пусть господин Мур нарисует овцу.

Затем губернатор попросил, чтоб Мур нарисовал ему русскую лошадь, мула, осла, козла, карету, сани.

Иногда он спрашивал, сколько портов в Европе, сколько кораблей. В ответ можно было назвать любое число, но тогда следовало хорошенько его запомнить, ибо японцы все ответы тут же записывали своими кисточками.

Много хлопот доставили вещи и книги, свезённые Рикордом на берег. Приходилось рассказывать, из чего каждая вещь сделана, где стоит – дома, в Петербурге, или в каюте на корабле и для чего она служит. Но особенное беспокойство доставил Головнину обыкновенный учебник физики, оказавшийся среди его книг. Аррао-Тодзимано-ками во что бы то ни стало захотел узнать, хотя бы вкратце, основы физики и законы солнечного света.

«Ужели и этого не знают даже столь просвещённые люди в Японии, как Аррао-Тодзимано-ками? – удивился Василий Михайлович. – Как же мне это объяснить, не зная их языка?»

В конце концов, пришлось законы преломления солнечного луча объяснять при помощи дикого курильца Алексея.

Но как ни странно, буньиос понял объяснение Головнина, не выразив особенного удивления перед чудесными законами естества. Выслушав всё, он спросил:

– А сколько пушек стоит во дворце вашего императора?

– Ни одной, – ответил Василий Михайлович.

И тут изумлению Аррао-Тодзимано-ками не было границ. Он долго качал головой, потом сказал:

– Это очень большая неосторожность со стороны русского государя!

Василий Михайлович в ту минуту от души и громко посмеялся над словами просвещённого буньиоса. А позже Мур заметил ему по поводу этого весьма мрачно:

– Не следовало бы вам, Василий Михайлович, смеяться в лицо столь важному человеку. Народ сей странен и внушает мне немалый страх.

– А мне нисколько, – отвечал Головнин. – Что с вами, Фёдор Фёдорович? Я знал вас офицером, не ведающим страха в море. Что же вам здесь может угрожать, кроме смерти?

– Есть вещи и хуже смерти, – сказал вдруг Хлебников. – Это вечная неволя…

– Вот это правда! – согласился с ним Головнин. – Сего страшиться нам надо, а не смерти.

Глава 13

Томительные дни

Потянулись томительные, долгие, однообразные дни плена.

В октябре выпал снег и лежал теперь не только на горах, но и во дворе тюрьмы, у высоких земляных валов и частоколов оксио. Однако ни холод, от которого часто страдали узники в своих тесных клетках, и ни вечная полутьма, царившая в тюрьме, где горели только светильники с рыбьим жиром, и ни верёвки, которых всё ещё не снимали с узников, когда водили их по улицам на допрос, не причиняли Василию Михайловичу столько страданий, сколько мысль, неожиданно высказанная в минуту отчаяния всегда тихим и терпеливым штурманом Хлебниковым: вечная неволя!

И чем ласковее становился буньиос Аррао-Тодзимано-ками, одаривавший пленников то рисовыми конфетами, искусно сделанными в виде рыбок и морских ежей, то ларцами, искусно покрытыми разноцветными лаками, тем чаще Василий Михайлович думал о бегстве. Думал он об этом пока наедине с собой.

В одну из ночей, когда сон бежал от его глаз, за стенами оксио раздались удары бронзового колокола, и по всему городу поднялся резкий треск барабана. Василий Михайлович соскочил со своей жёсткой постели и бросился к дверям клетки. Колокола звонили в разных местах города, в их звоне звучала тревога. Треск барабанов становился всё оглушительнее. У решётки появилась охрана.

Василию Михайловичу показалось, что наступила ночь их казни.

Но Кумаджеро, прибежавший вместе со стражей, пояснил, что это пожар, который до оксио не дойдёт. Однако в щелях здания показался свет.

– Разве весь город горит? – спросил Головнин.

– Нет, – ответил