Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

не убежит, – тихо произнес отец Алексей. – А что не наше, то пускай идет дальше…

– Вы о чем это?

– Так, ни о чем… А ведь вы ненавидите меня вовсе не за то, что я будто бы враг советской власти, – вдруг заключил священник. – У вас ко мне личная ненависть. Вы же боитесь, что вас самого отправят в подвал. Живете в нечеловеческом напряжении нервов, ожидая, что с вами расправятся точно так же, как с нами, если не будете выдавать нужный результат. А мы еще и сопротивляемся, не соглашаемся с вашими табуреточными аргументами.

Малютин с тяжелой неприязнью смотрел на клочковато обросшую голову подследственного. Не отвечал, невольно позволяя тому выговориться после месяцев молчания. Только встал из-за стола, прошелся, по своему обычаю, туда и сюда и остановился перед священником. Присел боком на край стола.

– Я только сейчас это понял, – продолжал отец Алексей. – Вы ненавидите меня потому, что сами становились предателем. Предавали то, во что когда-то верили. Вы обычный, даже, простите, пошлый иуда. У вас нет идеала, нет идеи, нет близких людей, за которых можно было бы вытерпеть любые муки, жизнь отдать. Вы пустой человек и осознаете это, когда сталкиваетесь с людьми веры, с людьми идеи. Даже если это коммунистические фанатики, которые никогда не предадут свою партию. Даже рядом с такими вы чувствуете себя ничтожным и ненавидите их. Это доставляет вам страдание. Как священник могу вам сказать лишь одно. Только покаяние поможет вам.

Говоря это, отец Алексей не смотрел на чекиста. Ему было безразлично, что думает его мучитель, какие эмоции всплывают на его лице. Но в этот миг он услышал сухой, холодный, неживой смех Малютина и все-таки поднял на него глаза.

– Все, что вы себе навоображали, гражданин поп, не имеет ко мне никакого отношения.

– Нет, я не ошибся. Сколько загубленных людей на вашей совести, господин бывший офицер? Скольких вы предали тогда, на Гражданской войне, когда сдали свой отряд красным? Скольких обрекли на казнь?

Малютин быстро шагнул к нему и нанес короткий, сильный удар в лицо. Пока священник медленно, с усилием поднимался с пола, он снова принялся ходить по кабинету, потирая отбитый кулак.

– Даже не буду спрашивать, кто вам наплел эту чушь. Скорее всего, сами придумали, чтобы оклеветать сотрудника органов, ведущего ваше дело. Но я проверю внимательно всех, с кем вы сидели в камере и с кем вместе сочинили эту клеветническую басню. Впрочем, я вас прощаю… Потому что вы скоро умрете, и ваша ложь умрет с вами. Я с удовольствием пристрелил бы вас сам. Как того полковника-черносотенца в марте семнадцатого, который отказался присягать Временному правительству. Вот когда я впервые понял, что убивать негодяев – наслаждение. Не немцев, которые были где-то далеко, за линией фронта, а тварей, которые рядом, вокруг…

Отец Алексей сел на табурет. Из разбитой губы текла кровь, он промокал ее рукавом.

– Видите, – усмехнулся Малютин, – я лучший христианин, чем вы, лживый поп, хоть и не верю ни в какого Бога. Не так ли положено у вас, христиан, – прощать личных врагов?..

Чекист открыл дверь и кликнул конвойного.

– Увести!

18

Наутро Морозову предстояло ехать в Горький. Посылали за медикаментами. Командировочный лист лежал в кармане. Никаких других планов на эту заурядную служебную поездку у Морозова не было. Но в планы вмешалась больничная притча во языцех Зинаида Кольцова, как всегда, расфуфыренная, подмалеванная, сладко пахнущая.

Они столкнулись на лестничной площадке между вторым и первым этажом. Плотоядно улыбнувшись, Зинаида оглянулась: кроме них, на лестнице не было никого.

– Богомолка твоя… того, – низким грудным голосом произнесла она, приблизясь едва не вплотную.

– Что – того? – не дрогнул Морозов.

– Не вернется, не жди. Лучше, Коленька, на меня посмотри. – Она прикоснулась коленом к его ноге.

– Что знаешь о ней?! – вспыхнул он и отстранился на шаг.

– Разоблачили твою Женечку. Антисоветская дрянь, вражья диверсантка! – плеснула Кольцова неподдельной злостью. – А прикидывалась тихоней. Где их так выучивают, чтобы никто из честных людей не догадался? Но за такое не лагерь светит, а вышка твоей террористке. Водопровод в городе пыталась отравить, заразу в воду пустить…

– Врешь, стерва! – От охватившего гнева Морозов побелел.

– Ни капельки не вру, Коленька. К мужу вчера подластилась, ненароком выспрашивала, он и проболтался. Да ты газету сегодняшнюю не читал, что ли? В «Горьковской коммуне» статья про церковников-фашистов. – Зинаида снова прилипла к нему и задышала в лицо. – А ты теперь в моих руках, мальчишечка. Не будет по-моему – отправишься следом за ней как сообщник.

Морозов оторвал от себя ее руки и сильно сжал запястья.

– Будет по-моему! – сквозь стиснутые зубы процедил он. – Когда расскажу твоему мужу, чем ты тут занимаешься. Думаешь, долго пробудешь его женой? Может, тогда он и тебя в отравители водопровода запишет?

– Пусти, больно! – жалко сморщилась Кольцова. – Синяки мне поставишь, идиот. Ну хоть на одну ночку, Коленька. – Она подбавила в голос слезу. – Приходи сегодня.

Морозов отпустил ее, но угрожающе навис, задыхаясь от ярости и внезапной догадки.

– Убью!.. – глухо прорычал. – Если еще подойдешь ко мне… Не ты ли донос на нее написала, кукла раскрашенная?

Не ожидая ответа, он оттолкнул женщину и побежал вниз.

– А может, ты, Коленька, боишься меня? – пустила Зинаида пулю напоследок. – Невинный мальчик… А я бы тебя научила!..

– Дура!

Морозов бежал по дорожке с замерзшими лужами через парк к выходу с территории. Его душили гнев и горе. Он хватал ртом стылый ноябрьский воздух. Из груди рвался наружу злой, дикий крик, едва удерживаемый. Слепящее пламя гнева было окутано черным, смолистым дымом тоски, сводящей с ума. Сердце готово было лопнуть от яростного биения.

Он добежал до газетного ларька, бросил в блюдце деньги и схватил «Горьковскую коммуну». Тут же развернув, жадно шарил по полосе глазами, пока внизу не наткнулся на заголовок: «Шпионы и диверсанты в рясах». Руки задрожали. Строчки расплывались. Перепрыгивая с колонки на колонку, он выхватил несколько фраз:

«Особое место в преступной деятельности против советской власти, социалистического хозяйства занимают попы и прочие церковники… Кроме антисоветской агитации, проводимой под прикрытием “христианской проповеди”, отцы духовные не гнушаются никакими средствами в борьбе с советским строем. Они организуют контрреволюционные группы, устраивают диверсии, поджоги, состоят шпионами иностранных разведок, подготавливают террористические акты… Органы госбезопасности вскрыли преступную деятельность поповско-фашистских организаций в Арзамасском, Выксунском, Муромском, Вознесенском и других районах нашей области…»

Всю дорогу до дома Морозов, как заведенный, повторял про себя эти три нелепых слова: «Подготавливают террористические акты…» Как ни старался, не мог понять: кто подготавливал? Его Женя, чистейшая и