Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

А на мороз его, бать? На дворе подхолаживает, метеля будет в ночь. Скоченеет до утра. А не подохнет, так и все одно ничего не вспомнит.

– Да шинельку с него содрать, – предложил сосед, – рядом бросить. Наверняка чтоб не встал поутру.

Сказано – сделано.

На счастье Семена Горшкова, едва не погибшего от рук простых советских колхозников, путь трем любителям лото, тащившим его подальше, на окольные задворки, внезапно преградил Николай Морозов.

Он возвращался домой. Поговорить по душам с Кузьмичом не удалось, со своей половиной тот ушел на собрание в клуб. Морозов застал одну Варвару, по мужу Зимину, грустившую возле керосинки. Мужняя жена или вдова – она и сама не знала. На днях лишь вернулась в Карабаново, три месяца искала мужа, пропадала и голодала в огромном городе Горьком.

– По всякий день к тюрьме той главной ходила, стояла в очереди. А как до окошка достою, там мне ничего и не говорят, гонят. Нету такого, и весь сказ. Да как же нет, думаю, куда ему деться? Человек он ведь, а не призрак бестелесный. И опять в очередь иду. На Рождество Богородицы радость мне вышла. Нашелся мой Степан Петрович! Из окошка сказали: десять лет без права переписки. Хотела сразу повыспросить, куда его выслали на эти десять лет, можно ль мне туда ехать за ним, если уж письма писать нельзя. Да опять меня погнали. Не положено, говорят. Так и ходила. Может, думаю, сжалится кто, растолкует, как быть-то мне. Матерь Божью молила, чтоб помогла. А Она-то, Матушка, впрямь подсобила. Смиловался солдатик один, шепнул на ухо. Я название крепко запомнила, на какой-то земле Санникова теперь мой Степан Петрович живет. А где это, знать не знаю. Мне б поехать туда, повидаться с ним хоть одним глазком, так и ждать легче будет. Ты б, Коля, разузнал, где эта земля Санникова…

Он обещал разузнать. Все равно б не поверила, что земля Санникова – это нигде.

На обратной дороге, вникнув в ночную картину, подсвеченную белым снегом, что запорошил землю, Морозов узнал «кавалериста» в чекистской шинели.

– Вы чего, мужики?! – По торопливой ходке и скрытности передвижения он ясно прочел их замысел. – Лишку на праздник хлебнули?

– Мы-то тверезы, а этот черт пьяным пьянёх. На том свете проспится.

– Не звери же вы, мужики, – в неясности чувств увещевал их Морозов.

– Мы-то не звери. А они кто? Хуже зверья. Повадились волки по овцы, – злобились колхозники, бросив тело на снег. – Да делай с ним что хошь! Ты городской, ты нашей туги не поймешь.

– А второй-то где? Тараскин с ним был.

– В подпол его скинули, он и не видел, как этого выносили. С утра Михей наплетет Родьке чего ни то.

– Чего ему в подполе делать, выпускайте, – дал совет Морозов.

Он пинками стал приводить пьяного в память. Мужики, плюнув, ушли. Напоследок бросили в снег чекистскую фуражку.

Беспощадная борьба с врагами, в последние недели захватившая все существо сержанта Горшкова, едва не сгубила его молодую жизнь. Но поднимаясь, сквозь морок и наваждение, он торжествовал, возглашая стихи о Железном наркоме:

…Ты – пуля для всех скорпионов и змей,

Ты – око страны, что алмаза ясней!

16

К утру погода резко переменилась. Теплый воздух растопил наметенный снег, заварил жидкую кашу под ногами. Вдоль забора, пригибаясь, как лазутчик, кошачьей побежкой с остановками и озираниями передвигался Тараскин. Попадаться на глаза населению во всем неприглядстве после пьяной ночи ему претило практическое соображение. Секретарь сельсовета не должен ронять свое звание перед колхозниками. А не то перестанут видеть в нем власть и авторитет советского партийно-комсомольского актива. Этому Тараскина научил прежний председатель сельсовета покойный Рукосуев: «Делай что хошь, но чтоб никто не видел».

Он прошмыгнул в калитку. Добрался до окна избы и припал к стеклу, затарабанил. Из-за белой занавески глянула женщина.

– Теть Дунь, мне б рассолу, – хрипнул пересохшим горлом Тараскин. – Погибаем с товарищем, выручай, теть Дунь!

Занавеска вернулась на место. Тараскин, исполнясь надежды, перебежал на крыльцо. Но вместо банки с вожделенным рассолом в руках у хозяйки оказалась чугунная сковорода. Пока голова его, замутненная самогоном, пыталась понять, зачем тут сковорода, загривок вмиг почуял неладное. Однако ноги подвели, и с бегством Тараскин припоздал. Пару ударов чугуна по ушанке и по спине он все же получил.

– Рассолу тебе, паразит? – ярилась тетка Евдокия. – Болотной водицей с лягушками тебя похмелить, чтоб захлебнулся, варнак!

Тараскин с позором бежал, но за ним гналась и сковорода с криком во всю улицу:

– Ты пошто, скотина, детишек сиротишь, баб соломенными вдовами делаешь? Мало мужиков наарестовывали, не хватает вам, чертям?! Рыло бесстыжее!..

К тетке Евдокии присоединились еще две колхозницы, проходившие мимо с пустыми ведрами. Все три загонщицы с гневным гомоном пытались достать его своими орудиями, но Тараскин, хотя и не похмеленный, был проворнее и бежал зигзагами. Брошенное ему в голову ведро не достигло цели.

– Белены объелись, бабы? – орал он с перекошенной физиономией. – Товарищ сержант! На помощь! Убивают!

– Убить тебя мало! Будешь знать, поганец, как на мужиков наших наветы писать!..

До здания сельсовета оставалось немного, спасение было близко. Под сенью крыльца стоял сержант Горшков, вглядываясь из-под ладони в даль сияющего солнцем дня, из которой к нему несся Тараскин. Он слышал крики баб и видел страдание беглеца. Картина была несправедлива, безобразна, более того, противозаконна и попахивала антисоветски. Но впервые в своей чекистской жизни Горшков не стал реагировать так, как следовало. Наверное, потому, что никак не мог вспомнить события ночи. Всплывало обрывками то героическое, то нечто скверное. Отягощать свои и без того расстроенные чувства сержант не решился. Он повернулся и исчез за дверью сельсовета.

В здании был второй выход – на задворье. Меж заборами, огородами, узкими проулками, утопая в грязи, он бежал как трус и сознавал это. Но нынче днем он должен быть на службе, в райотделе НКВД, и это отчасти придавало сержанту уверенности. Он выбрался на поперечную сельскую улицу, сориентировался и зашагал к колхозному правлению.

На ловца бежал и зверь. Навстречу чекисту трусил председатель колхоза. Лежепеков был возбужден, размахивал руками, как мельничными крыльями, и кричал односложно. Понять его было затруднительно. Горшкову пришло на ум, что председателя тоже напугали бабы со сковородами и ведрами. А может, с вилами.

– Мне б коня и телегу, товарищ Лежепеков, до города доехать, – с нажимом попросил сержант.

– Дык… там… это же!.. В труху!.. А я-то что?.. – нечленораздельно пытался что-то объяснить председатель. Но вдруг его прорвало: – Не