Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

В таверне

Сердце ранит корочка льда.

Стоят холода.

Знаю, скоро зима.

Одни храпят, склонясь на край стола,Облапив опрокинутые кубки,Другие — рассуждают про дела.

Еще какой-то, хворый, длинный, хрупкий,Амурную бормочет ерунду,Пуская дым из почерневшей трубки.

Бредет по стенке пьяный, на ходуШатаясь, разобиженный, с досадой,Плешивый тип клянет свою нужду,

Что, мол, отцу о смерти думать надо,Бубнит: мол, жизнь не стоят ни гроша,И просит дать совет насчет подряда.

Темна таверны ветхая душа,Продымлена. И полуночный ветерСвистит снаружи, по стеклу шурша, —

Способен вызвать жалость и насмешкуЛюбой из тех, кто здесь печально пьет,Кому осталось меж мирских забот

Глотать вино и слезы вперемешку.

Грезитель, или же Звук и цвет

(Эсе де Кейрошу)

Я слушал музыку земных растений.

Я — грезитель, мудрец, каменьями побитый,Я коротаю дни средь мысленных химер,Покуда Океан ярит свой гнев несытыйИ бог с палитрою выходит на пленэр.

Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый,Брожу, как человек давно минувших эр.О, дух иронии! Ты мне один — защитойОт возлетания в предел нездешних сфер.

Кинжал теории, мышленья тяжкий пресс,Не в силах все-таки явить противовесСпособности и петь, и грезить на свободе…

Былой любви служить по-прежнему готов,Повсюду я ищу звучание цветовИ позабыл число отысканных мелодий.

Я видел образы и формы,

Я видел разум бытия.

Я знаю, в мире все — одна игра ума:Светило нас убьет, коль в нас лучи направит,Лазурью властвует, я ведаю, чума,А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит.

Увы, Материя — моей души тюрьма.Покуда лилия Луну собою славитИ аромат струит, — уже рождает тьмаЦветок, что плоть мою безжалостно отравит.

О, все известно мне! Но в дебрях бытияТак побродить люблю без всякой цели я,Растений музыку в душе своей лелея, —

Мне в розах виден лик едва ли не Христа,Мне звонкие цветы — суть чистые цвета,И бога для меня в себе хранит лилея.

Окно

Когда в полночных улицах — покой,Когда они от суеты устали —К окну иду, заглядываю в дали,Ищу луну с тревогой и тоской.

Нагою белой тенью колдовскойОна скользит почти по вертикали —Как розан, поднимаемый в бокале,И как греха пленительный левкой.

Чарующая ночь проходит мимо,Меня же вдаль и ввысь неумолимоМистические манят купола…

Я хохочу, а ты плывешь все выше,Всходя над гребнем черепичной крыши:— Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!

Дождливые ночи

Вот — осень, все угасло, все поблекло.Откуда мне узнать, о милый мой,Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,Закрытые сырой, тяжелой тьмой?

Я точно знаю: сладостно безмерноМечтать вдвоем дождливою порой:Пусть греза и нелепа, и химерна,Но ей пределом — кипарисный строй.

Мы воскрешаем блеск минувших лилийИ вызываем к жизни без концаПечальные часы былых бессилий,Навеки погребенные сердца!

В такие ночи, с ливнем или градом,Так хорошо отбросить жребий свойИ слушать, затаясь с тобою рядом,Как долгий дождь шуршит по мостовой.

Как сном осенним нас бы укачали,Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,Чудовищные образы печали,Немые, как дороги в монастырь!

В такие ночи — лишь мудрейшим душамДано на грезы наложить узду, —В такие ночи суждено кликушамМетаться в экстатическом бреду, —

В такие ночи к разуму поэтаНисходит свыше лучшая строка,И он ее бормочет до рассвета, —А жизнь — так далека… Так далека!

Камило Песанья

(1867–1926)

«Ты повстречался посреди дороги…»

Ты повстречался посреди дорогиИ показался чем-то мне сродни.Я произнес: — Приятель, извини,Отложим-ка на час-другой тревоги:

И путь далек, и так истерты ноги.Я отдохнул — ты тоже отдохни:Вином одним и тем же искониЗдесь путников поит трактир убогий.

Тропа трудна, — да что там, каждый шагНевыносим, и жжет подошвы, какПоследняя дорога крестных пыток…

По-своему толкуя об одном,Мы пили, каждый плакал над виномИ в кружках наших был один напиток.

Фонограф

Покойный комик произносит спич,В партере — хохот… Возникает сильныйЗагробный запах, тяжкий дух могильный —И мне анахронизма не постичь.

Сменился валик: звуки баркаролы,Река, нимфеи на воде, луна,Мелодия ведет в объятья снаИ уплывает в тенистые долы.

Сменился валик снова: трелью длиннойЖивой и терпкий аромат жасминныйРожден, — о, эта чистая роса…

Завод окончился, — и поневолеУшли в туман кларнетов голоса.Весна. Рассвет. О, дух желтофиолей!

«Стройнейшая встает из лона вод…»

Стройнейшая встает из лона водИ раковиной правит, взявши вожжи.О, эта грудь желанна мне до дрожи…И мысль о поцелуе к сердцу льнет.

Я молод, я силен, — ужели мало?К чему же стыд? Как грудь твоя бела…Ты Смерти бы противостать могла,Когда б ее достойною считала.

О гидра!.. Удушу тебя… КогдаПадешь ты, мной повержена в буруны,И потечет с твоих волос вода, —

То, от любви спеша к небытию,Я наклонюсь, как гладиатор юный,И дам тебе познать любовь мою.

«Кто изорвал мое льняное полотно…»

Кто изорвал мое льняное полотно,Что я берег себе для смертного обряда?Кто вытоптал мои цветы у палисадаИ повалил забор с цветами заодно?

Кто злобно разломал (о, ярость обезьянья!)Мой стол, к которому привык я так давно?Кто разбросал дрова? И кто разлил виноМое, не дав ему дойти до созреванья?

Мать бедная моя, шепчу я со стыдом,В могиле пребывай! Руиной стал мой дом…Тропа ведет меня к последнему ночлегу.

Не надо более входить ко мне под кров,О, призрак матери… О, не бреди по снегуНочною нищенкой под окна хуторов.

«Расцвел зимой шиповник по ошибке…»

Расцвел зимой шиповник по ошибке,Но холод быстро заявил права.Ты беспокойна? Где твои слова,Что были так обманчивы, так зыбки?

Вот мы бредем неведомо куда, —Воздушному стоять недолго замку.Твои глаза в мои вошли, как в рамку, —Как быстро стала в них видна беда!

Снежинки над тобой и надо мнойМеж тем акрополь строят ледяной,Мир одевая пологом печальным, —

О, этот снег, похожий на фату!..Зачем сегодня небеса в цветуИ хмелем осыпают нас венчальным?

Фернандо Пессоа

(1888–1935)

Видение

Есть некая огромная страна,Недостижимая для морехода;Животворит и властвует она,И от нее свой род ведет Природа.

Под небом там покой и тишина,Там не грозит малейшая невзгода, —И мысли нет, что тучка хоть однаТам проскользнет по глади небосвода.

Но это все же не земля, о нет, —Страну сию, лишенную примет,Душа узрит столь странной, столь холодной:

Безмолвно простирается вокругОдин лишь лес кроваво-красных рук,Воздетых к небу грозно и бесплодно.

Абсурдный час