Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

ждать меня? И давно устала? Значит, жалеешь уже, что дожидалась, пока я после института в Яворове вкалывал, света белого не видел? Болезнями Алешки попрекаешь? И учиться, совершенствоваться я не должен был? Ну, давай, выливай уже все без остатка, вали до кучи, не стесняйся! Что же ты замолчала? Давай, давай, не бойся!

Люся, лежавшая до этого лицом от него, медленно повернулась на спину, затем тоже села, придерживая обеими руками сорочку у горла.

— Не бойся, говоришь? А ведь я, кажется, в самом деле начала бояться. И я скажу тебе, чего боюсь. Боюсь, что не тебя ждала.

— А кого же? — глупо спросил Владимиров.

— Не знаю… Пришел тогда, десять лет назад, и приходишь сейчас ты…

Неожиданно шумно и звонко прогромыхал в ночной тишине запоздалый трамвай. И когда затих, растворился бесследно последний отголосок звука, тишина повисла еще более плотная и тягостная…

Ромка

И еще в свертке была записка: «В следующий раз, Сереженька, выбирай ткань покрепче, твоя избранница нетерпелива»…

* * *

Я видела его лишь однажды, лет двенадцать назад. По-моему, в первый класс тогда пошла. Крепче всего запомнились мне его сплошные, очень ровные, как подпиленные, зубы. Потому, наверное, что он все время улыбался или смеялся. И мы вместе с ним хохотали — и мама, и папа, и я. Он был очень смешной — Ромка. Я, мелюзга, тоже звала его Ромкой. Он, помнится, на этом даже настаивал. Ромка в тот, первый свой приезд подарил мне большущего плюшевого зайца — самую любимую мою игрушку. Зайца, конечно, тоже нарекли Ромкой, спала с ним чуть ли не до десятого класса.

Я видела его лишь однажды, но знала о нем столько, что, казалось, сама вместе с родителями пять студенческих лет с Ромкой не разлучалась, проучилась в одной группе. Мама с папой любили вспоминать его проделки, его остроты, его сомнительные амурные и прочие похождения. Ромке все прощалось, для Ромки существовала особая шкала ценностей. Хранилась на антресолях коробка с их студенческими фотографиями, время от времени — обычно мама — доставали ее, рассматривали снимки. Я тут же подсаживалась, требовала, чтобы мне подробно объясняли кто, что, зачем и почему. Обожала рассказы о Ромкиных подвигах. Не припомню ни единой фотографии, где бы он не скалил зубы. И почти все вокруг него. Мама с папой — молодые, лохматые, беспечные. Я родилась за месяц до защиты дипломов.

После института Ромка уехал на Урал, писем не писал, но четыре раза в году слал телеграммы — в наши дни рождения и на Новый Год. Зато звонил частенько, и мои родители ему звонили.

Охали, ахали. Я завидовала их дружбе, не ослабевшей за столько лет. Я вместе с ними любила Ромку. Мама с папой не очень преуспели, Ромка же неожиданно выбился в немалые начальники, стал директором завода. Они гордились им, словно была в этом и их заслуга. Я тоже гордилась.

И вот прозвучал этот звонок. Ромкин звонок. Поздним вечером, я уже легла. Трубку подняла мама, заверещала так, что я всполошилась. Выскочила в коридор — непонимающе уставилась в мамины восторженные глаза. Рядом с ней плотоядно потирал руки счастливый папа. Произошло знаменательное событие — завтра к нам должен прилететь Ромка. Сделает крюк откуда-то или куда-то, задержится на денек-другой. Для меня это была двойная удача. Идея созрела мгновенно. Ромку сам Бог послал: лучшего случая, чтобы позвать к нам Сережу, не придумать. За одним столом с Ромкой все прокатится, убеждена была, без неминуемых рытвин и ухабов.

Ромка запретил нам встречать его в аэропорту, даже номер рейса не сообщил. Велел ждать в вечерних туалетах, подмытыми и трезвыми. Обещал нагрянуть в девять вечера. Но следующий его звонок, уже дверной, раздался около полуночи, самолет запоздал. Ждать гостей всегда непросто, особенно когда все приготовления давно закончены и стол накрыт. Но дожидаясь Ромку, мы прямо извелись.

Я почему-то не поспешила в коридор его встречать вместе с родителями. То ли не решилась посягнуть на их полновесную радость заветной встречи, то ли вдруг по-девчоночьи засмущалась чего-то. Стояла, прильнув ухом к закрытой двери в свою комнату, затаив дыхание.

Сначала были одни поцелуи. С мычанием и придыханием. Потом, судя по доносившимся до меня звукам, папа стаскивал с Ромки плащ, а тот строил из себя анекдотичного гомика, сопротивлялся, лепетал тонким, карамельным голоском.

— Ах, — причитал томно Ромка, — что он делает со мной, противный! Ах, он оголяет меня! Мои плечи! Ах, я весь плавлюсь, как та свеча! Геморроидальная! Уйди, шалунишка, я весь такой юный, весь такой непорочный я!

Басовито ржал папа, колокольчиком звенела, хлопала себя по бедрам мама.

— Тише вы, — цыкал на них Ромка, — девочку мне разбудите!

Я открыла дверь и вышла к ним.

— Ой какая очаровательная девочка! — закатил глаза Ромка.

— Какой чудный ребенок! Подойди ко мне, дитя мое, я тебя облобызаю!

Я возвышалась над ним на полголовы и чуть присела, дабы ему удобно было расцеловать меня сначала в обе щеки, а затем в лоб.

— Какая милая девчушка, — восхищался Ромка, гладя меня по плечу. — Какие перышки мамины, какой носок папин! Ты по-прежнему делишь постель только с моим зайцем? Таблицу умножения выучила? Мамочку с папочкой слушаешься? Зубочки перед сном не забываешь чистить?

Я сразу приняла Ромкину игру. Ему отчего-то вздумалось вдруг превратить меня в ту пухлощекую малышку, которую видел здесь много лет назад. Сохранить прежний уровень отношений — взрослого дяди и маленькой девочки. Я подыгрывала ему с нескрываемым удовольствием — попискивала, хлопала глазками, надувала губки и ковыряла пальчиком стенку. Но мама прервала эту идиллическую сцену, заторопила всех к столу, громко сетуя, что тыщу раз уже все подогревала. Ромка, хоть и намекнул, что заодно и позавтракает, не сел, пока не раздал нам извлеченные из кожаного желтого кейса подарки. Угодил всем. Классными мокасинами — папе, великолепным пушистым свитером — маме.

— А это, — протянул он мне нечто воздушное, почти невесомое, упакованное в радужный целлофан, — тебе, дитя мое. Привет из гадкого Парижа. Без меня не употребляй, я потом тебя научу, как этим пользоваться.

Я не удержалась, прыснула. В отличие от родителей, заинтриговано разглядывавших пестрый целлофановый пакет, я знала, что в нем. По немыслимому совпадению точно такой же мне подарил недавно Сережа. Мой сумасшедший, невозможный, свихнутый Сережа. Побывал в какой-то «халявной» турпоездке с заездом во Францию, где и купил этот обалденный гарнитур. Небось, всю свою валюту на него истратил — ехал-то «налегке». У меня вообще никогда по-настоящему