Сын цирка - Джон Ирвинг

Однако даже такие выдающиеся успехи в обучении не остановили домовладельца: сразу же после случившегося он выгнал Дэнни и Мартина, опасаясь буду-щих неприятностей с полицией. Ко времени их отъезда Мартин переменил свое мнение о месте проживания, поскольку почти ежедневно встречал штангиста с ротвейлером-убийцей. Ежедневно виделся он и с соседом, который любил не только кататься на роликовых коньках, но и баловаться марихуаной. В очередной раз Мартин совсем не переживал оттого, что уезжает.

Глупому Дэнни нравилась эта история с собакой. В доме режиссера-постановщика на Кингс-роуд он продолжал детально ее рассказывать, как будто совершавшееся убийство птиц добавляло печали к скорбной кончине Виски.

— Какие ужасные, ё…ные ублюдки жили тогда рядом с нами! — кричал Дэнни своим гостям.

К этому времени мужчины также нашли убежище под столом, как это уже сделали женщины. Наверное, представители обоих полов боялись, что пикирующие ястребы ошибутся, приняв их за редких птиц.

— Папочка, в доме ястребы! Папочка, птицы! — закричал Мартин.

— Это — Голливуд, Марти. Не переживай из-за птиц, они ничего не значат. Это — Голливуд. Здесь главнее всего — занимательный сюжет истории, — поучал сына Дэнни Миллс.

Этот сценарий тоже не стал кинофильмом. С Дэнни подобные вещи стали случаться так же часто, как повторялся припев в песне. Предъявленный ему счет за погибших редчайших птиц заставил чету Миллс снимать еще более дешевые апартаменты.

Здесь-то миссионер сделал попытку оборвать воспоминания. Молодой Мартин слишком хорошо знал недостатки своего отца еще до того, как он попал в пансионат. Его отъезд ускорил моральное разложение матери, оно стало настолько явным, что наводило на мальчика гораздо больший ужас, чем любые слабости Дэнни Миллса.

Лежа в келье миссии в Мазагаоне, новый миссионер искал какой-нибудь способ остановить дальнейшие воспоминания о матери. В Лойола Маримонт у него был наставник, отец Джозеф Мориарти. Отец Джо отвечал в письмах на религиозные вопросы мальчика, когда Мартин уехал в Массачусетс, но его не приняли там ни в иезуитскую, ни даже в католическую школу. Мартин Миллс подумал о брате Бренане и брате Ла Бомбарде, с которыми он вместе прошел начальные курсы колледжа Святого Алоиза. Он даже вспомнил брата Флинна и его вопросы, «разрешены» ли ночные поллюции и возможен ли секс без греха. Кто ему отвечал, отец Толанд или отец Фини, который объяснил, что ночные поллюции напоминают акт бессознательной мастурбации? Мартин был уверен, что это брат Монахан или брат Дули задавали вопросы, запрещен ли акт мастурбации, если он совершается в «бессознательном состоянии».

— Да, всегда запрещается, — ответил отец Ганнон.

Разумеется, ни один нормальный священник не назовет ночные поллюции актом мастурбации. Ничто бессознательное не считается грехом, поскольку «грех» подразумевает свободу выбора. Отца Ганнона увели связанного прямо из аудитории колледжа Святого Алоиза, поскольку его неистовый бред посчитали вредным и дающим основание верить трактатам XIX века, направленным против папы Римского, в которых конвенты священников изображались в виде борделей для лиц духовного звания.

Однако Мартин Миллс очень горячо поддержал ответ отца Ганнона. Он подумал, что именно желания ставят преграду между мальчиками и мужчинами. Именно согласно правилу, что не должно быть никаких ночных поллюций, ни бессознательных, ни сознательных, и стал жить Мартин Миллс. Он никогда до себя не дотрагивался.

Новый миссионер знал, что даже его победа над онанизмом здесь не поможет — он все равно будет вспоминать свою мать. Мартин попытался направить свою мысль по другому руслу — сто раз повторил дату 15 августа 1534 года. В этот день Игнатий Лойола в парижской часовне принял обет пойти в Иерусалим. В течение пятнадцати минут Мартин сосредоточил внимание на правильном произношении слова «Монмартр». Когда это не сработало и он мысленно увидел, как мать расчесывает волосы перед сном, Мартин открыл Библию. Девятнадцатая глава Книги Бытия, повествующая об уничтожении Господом Содома и Гоморры, всегда его успокаивала. В историю гнева Господа явно вплетен был урок послушания, которым восторгался Мартин. Жена Лота вела себя так, как все люди, и она повернулась, чтобы посмотреть назад, хотя Бог этого не разрешал. За непослушание жена Лота со всей неотвратимостью превратилась в соляной столб. Мартин Миллс подумал, что ее надо было превратить в столб, надо было наказать эти города за прегрешения жителей. Но и Ветхий Завет не спас миссионера от подробнейших воспоминаний о том, как его отослали из дома в пансионат — учиться.

Вероника Роуз и Дэнни Миллс решили, что для поступления в колледж их талантливый сын должен поступить в подготовительную школу в Новой Англии. Вера не стала ждать, пока Мартин достигнет возраста, необходимого для обучения в старших классах, поскольку, по ее мнению, мальчик слишком увлекся религией. Неужели. недостаточно того, что его обучали иезуиты? Однако к этому добавились и непременные воскресные мессы и исповеди.

— О чем этот мальчик должен рассказывать на исповеди? — спрашивала Вера у Дэнни.

Ее вопрос означал, что молодой Мартин слишком хорош по сравнению с другими мальчиками. Сопровождать сына на мессы Вера не собиралась, это «трахало» ее уик-энды, поэтому его стал провожать Дэнни. У отца полностью пропадало воскресное утро, однако после сильной выпивки ему было не вредно посидеть во время мессы или встать на колени.

Вначале Мартина послали в школу «Фессенден» в штате Массачусетс. Порядки там отличались строгостью, однако воспитание не имело религиозной направленности. Вере школа нравилась, поскольку она располагалась недалеко от Бостона. Посещая сына, она могла останавливаться в отеле «Ритц-Чарльтон», а не в каком-нибудь ужасном мотеле или сельской гостинице. В «Фессендене» Мартин стал заниматься с шестого класса. Он должен был учиться там до последнего, девятого класса включительно. У мальчика не было оснований особо себя жалеть, поскольку здесь учились ребята и моложе его. Большинство оставалось в школе на пятидневку и уезжали домой на субботу и воскресенье. Среди тех, кто жил в пансионате постоянно, наподобие Мартина, было немало иностранцев и детей американских дипломатов, чьи семьи находились в государствах, проводящих недружественную политику по отношению к Соединенным Штатам. Некоторые учащиеся, как например, сосед Мартина по комнате, являлись детьми дипломатов, проживавших в Вашингтоне или Нью-Йорке.

Молодому Мартину понравился его сосед по комнате, хотя он предпочел бы иметь комнату на одного. Ему разрешили расклеить картинки по стенам с условием, что это не повредит стенам и что рисунки будут пристойными. Иные изображения не сбивали Миллса с пути истинного, однако они неблагоприятно воздействовали на соседа по комнате.

Он был турок и звали его Ариф Кома. Отец его работал в турецком консульстве в Нью-Йорке. Ариф прятал календарь с изображениями женщин в купальниках между матрацем и сеткой кровати. Турок не предлагал Мартину пользоваться календарем вместе с ним. Обычно он ждал, когда Миллс заснет, и занимался онанизмом, глядя на двенадцать женщин. Зачастую через полчаса после того, как выключали свет, Мартин замечал луч фонарика, просвечивающий между простыней и одеялом, и слышал, как скрипит сетка. Как-то, оставшись один, Мартин извлек календарь и по наиболее замусоленным страницам понял, что всем другим женщинам Ариф предпочитал красоток марта и августа, хотя понять причину такого выбора Миллс не мог. Мартин не стал подробно рассматривать календарь — их комната разделялась лишь занавеской и если бы преподаватель застал его за этим занятием, Ариф лишился бы всех красоток. А это было бы нечестно по отношению к соседу по комнате.

Оба мальчика жили вместе вплоть до окончания школы, что объяснялось не столько их усиливавшейся дружбой, сколько молчаливым уважением друг к другу. Преподаватели школы решили, что если мальчики не жалуются, значит, они нравятся друг другу. Не зря же летом они поехали в один и тот же лагерь. В первый год обучения, когда Мартин очень скучал по отцу и представлял, с какими ужасами ему придется столкнуться летом в Лос-Анджелесе. Вера прислала ему брошюру с описанием летнего лагеря. Он понял, что поедет туда, поскольку не могло быть никаких других вариантов. Когда Миллс листал брошюру и рассматривал фотографии, Ариф присоединился к нему

— Я тоже могу поехать туда. Ты же знаешь, мне надо куда-нибудь поехать, — сказал турок Мартину. Имелась и другая причина их благополучного совместного проживания. Оба мальчика были слабого телосложения и никто из них не добивался над соседом физического превосходства. А в их школе занятия спортом были обязательны, мальчики соперничали между собой, доказывая свою силу и ловкость, однако Ариф и Мартин позволяли себе и дальше не обращать внимания на занятия спортом, оставаясь лишь соседями по комнате. Самыми ненавистными конкурентами в этой области были для «Фессенден» две другие школы — «Фей» и «Фенн». Мальчики высмеивали их соперничество, то, что названия школ начинались с одной буквы «Ф» для них стало символом, эквивалентом сумасшествия на почве спорта. Оба соседа по комнате расширили символику этой буквы. Решив не дуреть от спорта, Ариф и Мартин продолжили игру и словами на букву «Ф» стали обозначать все то, что им не нравилось в школе.