Сын цирка - Джон Ирвинг

В Голливуде обитал режиссер-англичанин с большими претензиями, которому так и не удалось снять картину, поскольку Дэнни написал для нее неудачный сценарий. Чтобы успокоить себя, англичанин снял несколько рекламных роликов увлажняющего крема. В этих роликах женщина средних лет пытается защитить свою кожу от морщин. Героиней рекламы была Вера.

Его мамаша в бесстыдно раскрытом пеньюаре сидела перед трюмо, вокруг которого сияли зажженные лампочки, а внизу появлялась надпись: «Вероника Роуз, актриса Голливуда». (Съемки в этом рекламном ролике являлись единственной ролью в кино, которую мать получила за последние годы.)

— Я ужасно не люблю сухую кожу. В этом городе пользуются популярностью только те, кто молодо выглядит, — говорила Вера в зеркало трюмо и, соответственно, в объектив камеры.

Потом крупным планом показывались уголки ее губ и хорошенький пальчик, накладывавший на кожу увлажняющий крем. Неужели мы видим морщины, указывающие на возраст? Что-то сморщена кожа верхней губы в том месте, где она соприкасается с хорошо выделяющимся краем рта. Однако как по волшебству губа опять становится гладкой.

— Держу пари, вы не скажете, что я старею, — говорят губы.

Мартин Миллс ни секунды не сомневался в том, что видит комбинированную съемку. Его мать снимали с большого расстояния. Таких губ, показанных крупным планом, у матери он не знал. Похоже, это губы какой-то молодой женщины.

У них в школе среди учеников девятого класса это был любимый телевизионный рекламный ролик.

— Держу пари, вы не скажете, что я старею, — говорили губы, а мальчишки, собравшиеся в комнате воспитателя, уже изготовились ответить на эту реплику.

— Ты уже давно старуха! — орали ученики.

Только двое знали, что актриса Голливуда Вероника Роуз — мать Мартина. Сын никогда бы не признался в этом, а Ариф оказался преданным соседом по комнате.

— Мне она кажется достаточно молодой, — говорил турок.

В обеденном зале гостиницы «Ритц» Мартина особенно смутили эти обороты в речи матери.

— Мне ужасно не нравятся такие подробности. Держу пари, ты не объяснишь популярно разницу между посольством и консульством. Даю тебе одну минуту, — сказала Вера мальчику.

Сын знал, что Ариф представляет, откуда эти слова — из рекламного ролика увлажняющего крема.

— Фужасно! — Мартин обратился к их секретному языку, надеясь, что сосед по комнате его поймет: Вера заслуживает того, чтобы о ней сказали словом, начинающимся на букву «Ф». Однако Ариф воспринимал Веру серьезно.

— Посольство выполняет задачи правительства своей страны и возглавляется послом. Консульство — это официальная резиденция консула, который является чиновником, назначенным для наблюдения за соблюдением коммерческих интересов государства и благополучием граждан своей страны за рубежом. Мой отец — генеральный консул в Нью-Йорке, поскольку этот город важен для нас с коммерческой точки зрения. Генеральный консул является консульским чиновником высшего ранга, он руководит сотрудниками, занимающими менее важные по сравнению с ним должности, — объяснял турок.

— Объяснение заняло тридцать секунд, — проинформировал Мартин свою мать, однако Вера не придала времени никакого значения.

— Расскажи мне о Турции. В твоем распоряжении тридцать секунд, — сказала женщина Арифу.

— Турецкий язык является родным для более чем девяноста процентов жителей страны. Население более чем на девяносто восемь процентов — мусульмане — сказал Ариф и сделал паузу из-за того, что Вера вздрогнула. Слово «мусульмане» всегда заставляло ее вздрагивать. — С этнической точки зрения мы представляем сплав различных наций, — продолжил затем мальчик. — Турки могут быть голубоглазыми блондинами, могут быть круглоголовыми, темноволосыми и темноглазыми, а могут принадлежать к средиземноморской ветви и иметь продолговатые лица и темные волосы. Мы также представляем монголоидную ветвь с большими скулами, — объяснял Ариф.

— А какую ветвь представляешь ты? — прервала его Вера.

— Он объяснял всего двадцать две секунды, — заметил Мартин, однако ему показалось, что его не слышат и за столом сидят только два человека.

— В основном я принадлежу к средиземноморской ветви, хотя мои скулы немного напоминают о монголоидах, — заключил Ариф.

— Я так не думаю. А откуда взялись твои ресницы? — улыбнулась Вера.

— От моей мамы, — робко произнес Ариф.

— Какая счастливая мамочка, — сказала Вероника Роуз.

— Кто что будет есть? Думаю, мне лучше съесть индюшку, — спросил Мартин, который единственный смотрел в меню.

— У вас, должно быть, есть странные обычаи. Расскажи мне что-нибудь странное. Я имею в виду странное с точки зрения секса, — попросила Вера.

— По закона шариата разрешается брак между близкими родственниками, — ответил турок.

— Что-нибудь более странное, — потребовала Вера.

— У мальчиков обрезают крайнюю плоть в любое время с шести до двенадцати лет. — Потупив глаза, Ариф взял меню.

— А тебе сколько было? — спросила его Вера.

— К публичной церемонии обрезания мне исполнилось десять лет, — пробормотал мальчик.

— Поэтому ты должен все хорошо помнить, — изрекла Вера.

— Думаю, я тоже буду есть индюшку, — сказал Ариф соседу по комнате.

— А что ты помнишь об этой церемонии? — Мать Мартина не хотела слушать про индюшку.

— На твоей семье скажется то, как ты будешь себя вести во время операции, — ответил Ариф, но смотрел он в это время на своего соседа по комнате, а не на его мать.

— И как ты себя вел? — не унималась мамаша.

— Я не плакал, поскольку это опозорило бы семью. Да, я буду есть индюшку, — повторил он.

— Разве вы оба не ели индюшку два дня назад? Не заказывайте ее снова, она уже всем надоела! — сказала Вера.

— Хорошо, я буду есть омаров, — согласился Ариф.

— Прекрасно, я тоже закажу омаров. А что ты выберешь, Мартин? — произнесла Вера.

— Я закажу индюшку.

Его самого поразила собственная воля. В ней уже тогда было что-то иезуитское.

Именно это воспоминание позволило миссионеру возвратиться к газете «Таймс оф Индиа». Он прочел о заживо сожженной семье из четырнадцати человек — их дом подожгла семья их соперников. Какое-то время Мартин недоумевал, что означало это словосочетание «семья соперников», а потом он помолился за четырнадцать душ, сгоревших заживо.

Разбуженный шумом усаживавшихся на ночлег голубей, брат Габриэль проснулся и увидел свет под дверью Мартина. Одна из многочисленных его обязанностей состояла в том, чтобы пресекать попытки голубей спать в здании миссии. Старый испанец мог обнаружить вторжение голубей и во сне. Колонны открытой веранды второго этажа предоставляли птицам почти неограниченный доступ к выступающим карнизам. Раз за разом брат Габриэль стальной проволокой наносил колющие удары в район карнизов. После изгнания конкретных нарушителей иезуит прислонил к колонне раздвижную лестницу, надеясь, что утром ему станет видно, какую колонну следует опоясать сверху проволокой.

Когда брат Габриэль снова проходил мимо кельи Мартина Миллса, направляясь спать, у нового миссионера все еще горел свет. Иезуит прислушался: не заболел ли молодой миссионер. К удивлению и безграничному утешению святого отца, он услышал, как Мартин Миллс молится. Только испанец не был уверен в том, что он правильно понял содержание молитвы. Всему виной, предположил старый Габриэль, аме-риканский акиент. Слова обращения к Господу не имели никакого смысла, но интонация и повторы сильно напоминали молитву.

Для того, чтобы напомнить себе о силе воли, свидетельствующей о воле Господа внутри него, Мартин Миллс повторял и повторял давнее доказательство своей внутренней смелости.

— Я закажу индюшку. Я закажу индюшку, — снова и снова заклинал миссионер.

Миллс стал на колени рядом с кроватью на каменный пол и взял в руки свернутый трубочкой номер газеты «Таймс оф Индиа».

Проститутка попыталась съесть его железные бусы, а потом их выбросила. Карлик пользовался теперь его кнутом. Сам он поспешил, велев доктору Дарувалле выбросить металлические вериги для ног. Поэтому теперь придется ждать, пока колени не онемеют от стояния на каменном полу. Но Мартин дождется прихода боли. Он даже будет ее приветствовать.

— Я закажу индюшку.

Внутренним взором миссионер ясно видел, как Ариф Кома не мог поднять черных глаз, чтобы встретить жесткий взгляд Вероники Роуз, которая неотрывно всматривалась в подвергшегося обрезанию турка.

— Должно быть, это ужасно больно. А ты честно не плакал? — говорила Вера.

— Это бы опозорило мою семью, — повторил Ариф.

Мартин Миллс мог бы поклясться, что сосед по комнате вот-вот расплачется, потому что он уже видел, как плакал Кома. Вера тоже догадывалась об этом.