Не тревожь моё небо (СИ) - "Kiki25"

Так как выйти из своей спальни в подобном виде я не могу по объективной причине, я звоню ей, и, стоит ей в лёгком недоумении ответить, как я прошу её захватить свою косметичку и зайти ко мне в комнату. К моему счастью, Гвинет воспринимает мою просьбу о помощи, как желание сделать сногсшибательный макияж перед школой, потому без лишних слов и расспросов соглашается. Но стоит ей зайти ко мне в спальню, как она с ошеломлённым видом замирает на месте, при этом понимая, что косметика нужна мне исключительно для того, чтобы все присутствующие в доме не лишились слуха от разъярённых криков Ричарда.

— О. Мой. Бог, — делая паузу буквально после каждого слова, протягивает Гвинет, когда издалека рассматривает мою пострадавшую от множества засосов и укусов шею. — По всей видимости, неделька у тебя прошла головокружительно хорошо, Нила, — она с звенящим укором в голосе произносит, прикрывая за собой дверь и проходя внутрь спальни. — Ты к Алексу в Лондон летала, я правильно понимаю? Только не смей мне врать, — она сердито требует, почему мне ничего другого, кроме как сказать правду, не остаётся. — Было?

— Было, — я стыдливо признаюсь, пряча глаза. — Только Ричарду не говори, что я соврала. Он меня закопает, если узнает.

— Я ничего ему не скажу, потому что ты сама это сделаешь.

— Нет! — я восклицаю, стоит мне услышать её единственное требование, ибо заявление о лжи, в результате которой я потеряла девственность, равняется для меня самоубийству. Как она себе это вообще представляет?

— Это для твоего же блага, Нила, — она с феноменальным спокойствие говорит, когда раскладывает на столе нужную косметику. — Ричард всё ещё считает тебя маленькой одиннадцатилетней девочкой, которую нужно ото всех оберегать. Он всячески будет ограничивать и контролировать тебя, из-за чего вы с Алексом спокойно жить не сможете. А я категорически против того, что ты вновь будешь врать и сбегать, чтобы побыть с ним наедине. А ты будешь так делать, я тебя знаю.

— Если я расскажу ему обо всём, то он ещё сильнее станет меня контролировать, и из дома я буду выходить только с сопровождением, — я настойчиво заявляю, ибо, если Ричард узнает, что в Лондоне я была с Кингом, он с неподдельной лёгкостью поймёт, чем я там занималась. А он не тот человек, который спокойно станет реагировать об известии о начале моей сексуальной жизни.

— Больше он не станет так делать, — она миролюбиво заявляет, припоминая опыт Брайана, с которым именно так и поступили. — Он знает, что ты далеко не глупая девочка, которая станет заглушать голос разума. Ты обладаешь массой хороших качеств, и главное из них — благоразумие. Ричард это понимает, но тебе придётся заставить его смириться с тем фактом, что ты уже выросла.

— Но, Гвинет… — я предпринимаю очередную попытку её образумить, потому как она вообразила себе некую сюрреалистическую картину, где Ричард понимающе кивнет на моё признание о лжи, при этом ни единого слова злостного поперёк не скажет.

— Ты с ним поговоришь, и точка.

После строгого заявления Гвинет, не желая слушать ни слова протеста, молча приступает к маскировке моей шеи. Для этого она использует какой-то зелёный консилер или нечто схожее, что вгоняет меня в некий ступор. Зелёная шея, конечно, лучше лиловой, но, боюсь, Ричард всё же заподозрит что-то неладное. Однако стоит Гвинет поверх зелёной «краски» нанести обычный консилер, как моя шея принимает естественный телесный цвет, почему я с облегчением выдыхаю. Благодаря относительно недолгим стараниям Гвинет на моей шее едва ли можно рассмотреть какое-либо покраснение или же посинение. Но несмотря на это, я всё равно рефлекторно прикрываю её короткими волосами или же нервозно приподнимаю плечи, когда на меня кто-то смотрит за завтраком. К счастью, никого не озадачивает или же настораживает подобное моё поведение за столом, поэтому я к концу трапезы относительно успокаиваюсь, ибо правда моего последнего дня в Лондоне с Кингом не была раскрыта кем-то ещё.

Когда мы с Брайаном оказывается на переполненной школьной парковке, я даже не успеваю оглядеться в поисках автомобиля Александра, поскольку до начала первого урока, которым с этого семестра является алгебра, остаются считанные минуты. Я едва не срываюсь на бег, когда мчусь к кабинету, который находится в восточном крыле школы. И оказавшись на своём месте всего за пару секунд до звонка, я с облегчением выдыхаю. Разложив вещи на парте, я машинально провожу рукой по шее, от чего пугливо вздрагиваю, ибо у меня появляется параноический страх того, что я таким образом размазала косметику, тем самым обнародовав каждому свои до ужаса яркие засосы. И даже несмотря на то что я всматриваюсь в свою ладонь, на которой нет и следа от тонального крема, я всё равно сижу до конца урока как на иголках, думая, что взгляд каждого устремлён на меня. По окончанию урока я непривычно быстро собираю свои вещи с парты и убегаю в уборную, где я с облегчением выдыхаю, так как моя покалеченная шея выглядит нетронутой. Всё же стоит сказать Александру впредь не оставлять столько засосов и укусов на столь видимых участках тела. Выйдя в шумный коридор, я взглядом стараюсь найти мордашку Кинга, у которого пару минут назад должен был закончиться урок в соседнем кабинете. Но простояв так пару минут и не увидев парня, я, разочаровавшись, иду к своему шкафчику, при этом звоня ему. Но он почему-то не отвечает, что беспокоит и наталкивает меня на неприятнейшие мысли.

— Нила, ты вообще слышишь нас? — спрашивает меня с явным недовольством Бонни, когда я, сидя с ней и Лиззи в кафетерии, уже как пятую минуту молчаливо буравлю застывшим взглядом стоящий передо мной стакан с кофе.

— Что? — я невпопад спрашиваю, ибо совершенно не внимала их словам, ведь все мои мысли были лишь о Кинге, которого я до сих пор не встретила в школе. Он ведь даже ни на одно моё гневное сообщение не ответил. Ну вот что за засранец?!

— Нила! — внезапно и необычайно громко повторно восклицает Бонни, поскольку я, судя по всему, опять-таки всё прослушала.

— Что? — я вновь спрашиваю, но на сей раз не собираясь уходить в свои мысли, которые заняты одним лишь парнем.

— Кажись, в Лондоне много чего интересного произошло, раз ты такая потерянная сегодня, — с ухмылкой протягивает Лиззи, при этом одаривая меня таким пытливым и жаждущим подробностей взглядом, что я с ужасом осознаю, что они, без всяких сомнений, выпытают у меня всю интересующую их правду о поездке.

— Ничего особенного, — я протягиваю с бесстрастным видом, потому как не собираюсь рассказывать им о чём-то столь интимном. Я не из тех людей, кто станет кричать о личной жизни во всеуслышание. Личная жизнь на то и личная, чтобы не рассказывать другим о каждом сказанном слове или же событие.

— Что скажешь, Бонни? Произошло что-то столь феерическое, что она стыдиться нам рассказать…

— Или же времена, когда у них была любовь-морковь, радуги и единороги, подошли к своему концу? — продолжает Ривера с театральной скорбью и трагичностью в голосе, но при этом поглядывая на меня с дьявольским весельем в глазах.

— Уморительно, вот прям оборжаться и не встать, — я бесцветным тоном только и отвечаю им, разве что глаза самую малость закатив.

— Но если серьёзно. Как всё прошло? У вас что-то было, или ты так и оставила бедного Кинга ни с чем? — спрашивает у меня Бонни с блеском в глазах, поскольку её всегда интересуют подробности чьих-либо романов. А с тех пор как я перестала скрывать свои отношения с Александром ото всех, она, едва сдерживая себя от особо личных и щекотливых вопросов, желала разузнать у меня решительно обо всём. Поразило тогда меня ещё то, что она ни капельки не удивилась новости, что я встречаюсь с Кингом. Лиззи тоже не отличалась от своей подруги особой скромностью или же деликатностью, почему с ними я свожу разговоры о парне до минимума.

— Всё прошло хорошо, — я только и отвечаю, после чего делаю глоток немного остывшего кофе и пишу уже сотое сообщение Александру, в надежде на сей раз получить от него ответ. Но всё безрезультатно…