Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока разыгрывался этот спектакль с уступками сателлитам, Европейская консультативная комиссия пыталась выработать подробный механизм капитуляции Германии. По многим основным спорным вопросам еще существовали разногласия. Но потребность в предварительном определении доктрины безоговорочной капитуляции по отношению к Германии становилась все более настойчивой.
В середине апреля подготовка вторжения во Францию была в самом разгаре, и сердца бились чаще от предстоящего столкновения с немцами. Когда Стеттиниус, заместитель государственного секретаря, был в Лондоне, генералы Эйзенхауэр и Смит убедили его яснее изложить наши намерения. Они полагали, что тогда немецкий народ, почувствовав всю силу нашего наступления, предпочтет сдаться; если же мы просто повторим ритуальную формулу, немецкие пропагандисты смогут заставить свой народ сражаться в безнадежном страхе перед ужасами капитуляции. Они также полагали, что есть шанс ограничить деятельность внутри немецкой армии и немецкого генерального штаба свержением Гитлера и договором о капитуляции. Они предложили трем союзным правительствам поскорее согласовать свои намерения и гарантировать закон и порядок в рейхе; а затем, как только союзные войска займут плацдарм в Северо-Западной Европе, Эйзенхауэр, верховный главнокомандующий, выпустит заявление, содержащее условия капитуляции и призывающее немцев сложить оружие. Уильям Филипс, бывший заместитель государственного секретаря и старинный друг президента, короткое время служивший политическим советником Эйзенхауэра, согласился с этой тактической линией.
Доклад Стеттиниуса об этих рекомендациях был представлен президенту, еще отдыхавшему в Южной Каролине. Наверное, это послание показалось ему попыткой дипломатов и военачальников поколебать, если не разбить его позицию; превратить свою политику в призывы к капитуляции Германии, что, вполне возможно, закончилось бы миром на определенных условиях. Во всяком случае, он попросил Хэлла дать инструкцию Филипсу ни с кем не обсуждать эту тему без его разрешения.
Так была приостановлена дискуссия внутри Европейской консультативной комиссии относительно какого-либо определения условий по Германии. Но те, кому предстояло руководить вторжением, и их штабы принялись разрабатывать заявление, адресованное немцам. Эйзенхауэр осветил проблемы, связанные с разработкой такого заявления, в меморандуме начальникам Верховного штаба союзных экспедиционных сил от 20 мая. Он затронул две проблемы, для которых еще не нашлось правильного решения:
1) три основных союзника до сих пор не решили, как поступить с Германией после капитуляции;
2) откровенное изложение намерений союзников, похоже, покажется таким суровым, что сведет на нет все утешительные заверения.
Поэтому он сделал вывод: если эти трудности нельзя преодолеть, союзникам пока следует оставить возможность заявить о своих требованиях.
Не заставила Черчилля согласиться и предпринятая президентом в последнюю минуту попытка сформулировать заявление, которое помогло бы преодолеть эти трудности. Его приводили в замешательство те же трудности, что и Эйзенхауэра: любое сообщение, неискреннее по таким вопросам, как наказание за военные преступления, позже подвергнет союзников обвинениям в обмане, но любое искреннее сообщение приведет в ужас немцев и заставит их сражаться еще ожесточеннее. Рузвельт поспешно сообщил Сталину, что отказывается от этой идеи из-за возражения Черчилля. Сталин поддержал президента; предложенное декларациями ему нравилось не больше, чем Черчиллю. Поэтому случилось так, что единственными заявлениями, сделанными до или во время высадки во Франции, были краткие сводки с театра военных действий.
Поскольку тема представляет такой активный противоречивый интерес, можно вкратце развить ее.
В течение последующего времени Европейская консультативная комиссия возобновила разработку условий механизма капитуляции и директивы по контролю над Германией. В дальнейшем Государственный департамент, штаб Эйзенхауэра и Объединенный комитет предпринимали различные попытки составить приемлемое заявление о намерениях союзников, которое могло бы оказать влияние на сопротивление немцев.
Еще одна возможная линия действий дала бы первоначальный импульс тайным движениям, имеющим целью свергнуть Гитлера: обещание, что, если это произойдет, союзники пересмотрят свою политику в отношении условий капитуляции и будущего отношения к Германии. В этой связи представляет интерес, что писал по этому поводу Аллен Даллес, представитель ОСС в Швейцарии, тайно общавшийся с членами группы, пытавшейся в июле 1944 года убить Гитлера: „Пересматривая свои записки тех дней (июль 1944 года), я нахожу, что группу „заговорщиков“ побудило к действию в высшей степени безобидное заявление мистера Эттли в палате общин о том, что якобы прежде, чем состоится новое обсуждение ситуации в Германии, сами немцы должны сделать первый шаг к избавлению от своего преступного правительства. Немецкий народ также воодушевило заявление, сделанное в это же время премьер-министром Черчиллем, в котором ему рекомендовалось свергнуть свое нацистское правительство. Я настаивал, чтобы Америка сделала подобное же заявление, поскольку был убежден, что, каков бы ни был результат дела „заговорщиков“, сама попытка свергнуть Гитлера, успешная или нет, поможет приблизить конец войны. Ничего подобного сделано не было“.
Могло ли появление этого заявления помочь тайному заговору против нацистских лидеров или даже заставить его принять иную форму, неизвестно.
Но все безрезультатно.
В сентябре американцы и британцы совсем растерялись, не зная, как следует поступить с Германией. Как описано в отчете Квебекской конференции, Рузвельт и Черчилль завизировали документ, который предлагал немцам жить на уровне бедности и запретил им снова развивать великую немецкую индустрию. От этой идеи быстро отказались, но слухи об его устрашающих версиях ходили еще долго. Немецкие агентства, чьей задачей было вливание гормонов страха и ненависти в немецкое сопротивление, с успехом использовали ее. Они говорили немецкому народу, что наконец-то стал ясен истинный смысл „безоговорочной капитуляции“. В обращении к немецкому народу они сделали вывод, что это равносильно полному уничтожению; или, как написала одна газета: „Немецкий народ должен понять, что мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть, и долг каждого немца сделать все, что в его силах, для победоносного завершения войны и крушения планов этих каннибалов“.
Геббельс использовал эти слухи против немецких сторонников продолжения борьбы на Востоке и прекращения на Западе. Например, в одной из его статей за 21 октября 1944 года читаем: „Вряд ли имеет значение, хотят ли большевики уничтожить рейх одним способом, а англосаксы другим. И те и другие имеют общую цель: они хотят избавиться от тридцати или сорока миллионов немцев“.
Настало время попытаться свести на нет усилия нацистов возбудить ложные страхи перед местью союзников, о которой заявляла их пропаганда. 28 сентября, когда союзные войска и танки пересекли границы Германии, Эйзенхауэр заявил: „Мы идем как победители, а не как притеснители“. Президент в своей речи от 21 сентября, предупредив, что никакой сделки с нацистскими заговорщиками не будет, снова заверил немцев, что они не будут порабощены. В штабе Эйзенхауэра и в Объединенном комитете наблюдалось естественное стремление и дальше убеждать немцев, что им не надо продолжать борьбу, чтобы спасти страну от разрушения и опустошения. Но в ноябре, посоветовавшись с Черчиллем, Эйзенхауэр и Военный департамент сочли: сейчас не время уговаривать немцев, поскольку дела на Западном фронте ухудшились, и немцы могут счесть это признаком слабости. Если русские не дадут таких же гарантий, эффект будет невелик, полагал также премьер-министр. Поэтому 26 ноября он сообщил Эйзенхауэру, что, по его мнению, лучше, чтобы до зимы все продолжалось как есть, добавив: „Я тем временем буду настаивать на безоговорочной капитуляции, к чему вы меня и склоняете“.
Забегая вперед, скажем: в Ялте в феврале 1945 года трем главам государств наконец удалось настолько приблизиться к соглашению, что они одобрили статьи, касающиеся целей союзников относительно Германии, как часть совместного заявления, которое они опубликовали в конце конференции. В нем не было ничего, о чем бы не говорили раньше Черчилль или Рузвельт, но под ним также стояло имя Сталина. В документе говорилось: „Нашей непререкаемой целью является уничтожение немецкого милитаризма и нацизма и гарантия, что Германия никогда больше не сможет нарушать мировое спокойствие… Нашей целью не является уничтожение народа Германии, но, только когда нацизм и милитаризм будут ликвидированы, у немцев появится надежда на достойную жизнь и место в сообществе наций“.