Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Почему-то на Афоне мне только в тесной маленькой палатке, при тусклом свете крохотной свечи перед бумажной иконочкой Пресвятой Богородицы, становилось так отрадно и утешительно, как ни в каком ином месте. В горном безлюдье в душе рождалась какая-то особая духовная трезвость, замечающая любое движение самого мельчайшего помысла или рассеянности. Только в уединении сердцу открывалась простая и безначальная тайна духовной жизни: если мы живем в миру и миром, то мы мертвы в Боге и для Бога. Под рев разыгравшегося урагана мне вспоминались строки из прочитанных книг, что подвижничество — суть Православия, потому что Богопознание есть вдохновенный подвиг человеческой души. Все больше и больше в этих лесных дебрях сердце мое убеждалось в том, что христианство без аскетики телесной и умной, — не истинно.

Когда я сравнивал свою размеренную жизнь на Каруле с ее ежедневными богослужениями, ко мне пришло познание того, что аскетика есть практическое воплощение всей нашей молитвенной жизни и нашего посильного приближения к Богопознанию. Все внутреннее пространство сердца стало всецело молитвенным словом или безмолвной молитвой, через которую, обогащая и укрепляя его благодатью, открывался безначальный и беспредельный Христос, ставший в нем безраздельно всем, без каких бы то ни было движений ума.

С этого времени пришла уверенность, что самодвижная молитва, пройдя множество испытаний и искушений, утвердилась в сердечной глубине прочно и неисходно, став источником нескончаемой тихой радости, постоянно согревающей душу. Волновало лишь то, что скрывалось за этой молитвой, словно она была лишь дверью к чему-то неведомому и непредставимому, где пребывал Бог. Как будто на какой-то краткий миг эта дверь приоткрылась, и изумленный ум на мгновение остановился, пораженный невиданным зрелищем удивительной неизменности Божественного Духа, в Котором жила сама любовь, вернее, весь Он был одной любовью.

Все последующие дни я пытался закрепить и усвоить это дивное видение, но самому войти еще раз в такое состояние мне не удавалось, поэтому я оставил свои попытки и пребывал в непрестанной молитве, следя за умом и не давая ему впасть в рассеянность или сонливость, в которые он норовил уклониться, лишенный всех помыслов. «Непременно нужно встретиться с отцом Григорием и посоветоваться с ним, когда спущусь вниз, лишь бы только он был жив…» С этим намерением, когда закончились сухари, я спустился на Карулю.

Потребность увидеть монаха Григория, поделиться своими переживаниями и открыться ему, как опытному монаху, звала меня неудержимо в этот уединенный, спрятанный от людей маленький монастырь. Отец Агафодор сопровождал меня до обители, оставшись ожидать моего возвращения за ее стенами. Привычный запах лекарств напомнил о себе еще на лестнице. Старец сильно сдавал и это было заметно по его усталому лицу с темными кругами под глазами. Но духом он оставался бодр:

— Рассказывай, рассказывай, патер. Только говори самое главное… — с сильной одышкой сказал отец Григорий, сидя в старом потертом кресле с пологой спинкой, дышал он трудно и было до слез жалко смотреть на него. — Где был? Где сейчас живешь? На своей Каруле?

— Бог привел, отче, помолиться в Иерусалиме, на Синае и в Каире. Как-то само собой получилось, я даже не ожидал, что это возможно. А с Карули будем уходить, здоровье мое становится хуже и хуже. Лавра дала нам келью на Керасьях, но денег нет, чтобы ее восстановить. Просим поэтому келью у Русского монастыря…

— С Афона монахи ездят, бывает, ко Гробу Господню, и на Синай. А насчет Каира не слышал, — монах через силу улыбнулся. — Что теперь хочешь узнать?

Я, волнуясь, рассказал о своем кавказском молитвенном опыте и любимом старце, отце Кирилле, и как оказался на Афоне, пытаясь передать свое понимание происшедших событий. Подвижник слушал, полузакрыв глаза и покачивая головой в такт этим рассуждениям. Должно быть, в моем повествовании проскользнули нотки тщеславия, потому что сказал он совершенно не то, что я предполагал.

— Знаешь, отец Симон, что говорят об этом святые отцы? «Нет ничего беднее разума, рассуждающего о Божественном без Божественного освящения»! Глупо гордиться благословением старца и приходом первой молитвенной благодати, а также считать, что этого достаточно для обожения своего духа. Поскольку все мы погружены в бесчисленные грехи, вызывающие нескончаемые скорби, наша душа начинает стремиться к спасению, пытаясь выплыть из моря греховной жизни. Как же выплыть из этого греховного моря? Следует почувствовать такое же отвращение к делам мира сего, какое мы чувствуем к предателю. Бойся даже малейшего греха, помня, что небольшая искра может сжечь целый лес. Без строгого соблюдения евангельских заповедей начинает заживо гнить душа и разрушается сама основа духовной жизни. Поэтому заповеди Христовы поставь во главу угла! Говоря в общем, можно сказать, что к Богу приходят два типа людей. У одних сердце и ум, будучи неповрежденными, требуют прямого постижения истины, и они быстро стяжают благодать и просвещение духа. У других душевные недуги велики и они ищут в Боге непосредственного исцеления и лишь затем приходят к осознанию необходимости спасения. Поэтому их путь требует постепенности. Тот, кто поставил себе эту святую цель спасения, должен вначале услышать о практике покаянной молитвы и узнать ее. Этот этап ты прошел более или менее благополучно. Затем то, что узнано, следует выполнять с полным усердием и рассуждением, чтобы, в конце концов, овладеть священным созерцанием. Практика молитвы и созерцания должна принести плоды прямо в этой жизни, потому что в ином мире уже поздно что-либо практиковать, иначе придется уйти из нее, подобно слепцу, падающему в пропасть.

Я молчал, не ожидая такого поворота в нашей беседе. Затем, преодолев нерешительность, спросил:

— Хотелось бы услышать от вас совет, отче Григорие, как проходить искушения в молитвенной практике, и ваше слово о том, как понимать священное созерцание? Во время долгой молитвы душа моя испытывает состояния глубокого покоя и вновь их теряет. Что это такое? — я высказал свои сокровенные недоумения, чувствуя духовную близость к этому престарелому молитвеннику.

— Патер, есть хороший русский перевод греческого Добротолюбия, его и читай. Особенно, главы преподобного Каллиста Ангеликуда. Мне ни в коей мере не сравниться с этим святым угодником Божиим, — он то ли испытывал меня, то ли колебался с ответом, не вполне доверяя мне.

— Геронда, сейчас трудно услышать живое слово. Поэтому и умоляю вас ответить ради духовной пользы, — настаивал я.

— Хорошо. Некоторые соображения по поводу искушений можно сказать. Но все эти слова пусть будут только в виде совета… Итак, если мы что-то познаем в Боге, то такое действительное познание никогда не даст нам отступить перед любыми искушениями, потому что «Бог есть Свет, в Котором нет ни единой тьмы». В этом проявляется сила и действенность нашего духовного постижения. Испытай себя и пойми, что дух человеческий не может быть побежден никакими искушениями! Разве мы интуитивно не чувствуем этого в своей душе? Но необходимо знать, насколько важно для спасения иметь духовное рассуждение, о котором тебе говорил твой старец! Если в молитвенной жизни не происходит возрастания рассуждения, то это верный признак того, что молитвенник сбился с пути. Только с приобретением духовного рассуждения человек становится бесстрашным перед злом и быстро стяжает полноту благодати!

— А разве возможно до полноты благодати стяжать духовное рассуждение, отец Григорий?

— Быть человеком и не развивать в себе добра — это утрата смысла жизни, полная самообмана, и величайшая глупость. В отношении спасения люди делятся на две категории: первые всегда думают так: «Что хорошего может сделать для меня этот человек?» И такими людьми забиты пути и перепутья. Другие же думают иначе: «Что хорошего я могу сделать для этого человека?» И эти люди встречаются реже, чем клад с золотыми монетами. Для первых предназначен путь земных мытарств, пока не поумнеют, для вторых — путь спасения, пока не спасутся.

Прямое предназначение человека — развить в себе с помощью благодати всевозможные благие качества, среди которых первое — рассуждение! Рассуждение и приход благодати возрастают рука об руку, чтобы явить в сердце человеческом пребывающего в нем Христа, то есть стать христоподобным человеком.

— Понятно, отче, но пока придешь к этому состоянию христоподобия, не один раз упадешь, и это вызывает отчаяние…

На мое замечание монах веско и внушительно сказал:

— Если в стяжании добродетелей происходят падения, вновь и вновь поднимайся через покаяние и исповедь, обещая Богу и себе более не совершать никаких грехов.

— А есть ли какая-то постепенность в стяжании благодати, отец Григорий?