Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

этот идеал для нее был добыт им, а не кем-нибудь другим. Хотя во

многих его поступках и заметно было лукавство, но оно

возбуждалось внешними, налегавшими на него обстоятельствами. Верный

продолжатель того, что намечено было Богданом Хмельницким, неудачно приводилось в исполнение Выговским и, наконец, попорчено другими по их неспособности, Дорошенко видел невозможность

сойтись с поляками и искренно желал отдаться Москве, как отдался

ей и Богдан Хмельницкий; но Москва не хотела принимать Доро-

шенка; во-первых, потому, что заключила с Польшею договор, ненавистный для малороссиян и гибельный для идеи самобытности

Малороссии; во-вторых потому, что Дорошенко соглашался

отдавать Украину в подданство с условиями такой широкой местной

свободы, которая противоречила видам московской государственной

политики. Только невозможность сойтись с Москвою бросила его в

подданство Турции. По тогдашним близоруким государственным

понятиям, ему представлялась в розовом свете зависимость от

Турции; он верил в обещания и льготы, основанные на бумажных

привилегиях, точно так же, как доверял им и Богдан Хмельницкий.

Дорошенко даже, можно сказать, поступал прямодушнее Богдана

Хмельницкого: он отдался Турции после того, как уже испытал

решительную невозможность сойтись с Москвою. Дорошенко

оказался виновным более перед малороссийским народом, чем перед

Москвою. Желая достигнуть самобытности, чего бы она ни стоила, Дорошенко не останавливался ни пред какими мерами, присутствовал в Каменце при поругании мусульманами христианской

святыни, отдавал в турецкую и татарскую неволю толпы крещенного

народа - все это с надеждою достигнуть самобытности и упрочить

ее за Украиною, и был жестоко наказан; вместо признательности

от народа, - раздражил против себя народ; малороссияне не пошли

за ним, покинули его, и он должен был, лишенный всякого

сочувствия подчиненных, отдаться на милость того монарха, которому

прежде не захотел отдаваться безусловно.

302

VIII

Дело стародубского полковника Петра Рославца и

нежинского протопопа Симеона Адамовича.

Не раз уже в Малороссии ловкие искатели счастья затевали

посылать в Москву доносы на своих начальствующих лиц, с

целью войти в милость у московского правительства. Доносчики

соображали, что малороссиянам ничем нельзя было так угодить

Москве, как самим предупреждать* ее всегдашнее тайное

желание - скрепить возможно теснее связь Малороссии с остальною

московскою державою и умалить отдельную самобытность

присоединившегося края. На этом пути выехал протопоп Филимонович, преобразившийся в блюстителя митрополичьего престола под

именем епископа Мефодия; по тому же пути шел Бруховецкий - и

из бывшего слуги Хмельницкого сделался гетманом. Оба не

удержались на своей высоте и, не поладивши с Москвой, изменили

ей; но их примеры еще не должны были останавливать других

вслед за ними, а могли только давать им полезную науку. Дело

с Многогрешным было еще в свежей памяти, а оно обошлось

очень счастливо для доносчиков. Сам Рославец был участником

падения; мстивши Демьяну за то, что тот, отрешивши Рославца

от полковничьего уряда, назначил вместо него своего брата Савву.

Не было ничего естественнее явиться намерению посредством

тайного доноса столкнуть Самойловича с гетманства, как уже

удалось, вместе с этим Самойловичем, столкнуть Демка

Многогрешного. Намерение это явилось у стародубского полковника Петра

Рославца и протопопа Семена Адамовича, человека уже известного

нам своею двуличностью.

Рославец, управлявший самым обширнейшим из

малороссийских полков, был очень богат и пользовался между полковниками

первенствующим значением. Самойлович обращался с .ним

дружелюбно, но всегда с осторожностью, - и вот этот-то Рославец

стал искать пути нанести вред гетману.

Возникла у Рославца мысль отделить Стародубский полк от

гетманского управления и отчислить к разряду слободских полков.

Ему казалось, что это должно было придтись по вкусу

московскому правительству, так как оно само прежде принимало

малороссийских поселенцев, отводило им привольные земли, утешало

обещаниями хранить малороссийские права и обычаи, но не

отдавало переселенцев под управление гетмана. Мысль эта возникла

у Рославца от беседы с сумским полковником Герасимом

Кондратьевым, который со своим полком, населенным чистокровными

малороссиянами, не подчинялся гетману. В июле 1676 года

Рославец начал распространять эту мысль между своими полчанами; некоторые пристали к его умыслу в ожидании царской милости.

303

Но полковые старшины и значные стародубские козаки

сообразили, что пока гетман Самойлович пользуется в Москве доверием

и благосклонностью, едва ли там сделают угодное одному из

подчиненных полковников и едва ли поверят обвинениям, которые

этот полковник необходимо должен будет взводить на гетмана, чтобы оправдать свое желание выдти из-под его зависимости. Они

дали знать гетману о затее своего полковника и просили дозволить

им выбрать, вместо Рославца, иного полковника. Самойлович

дозволил. Тогда Рославец увидел, что после этого ему приходится

или бросить затеянное дело вовсе и принести гетману повинную, или отважиться на решительную борьбу с гетманом и ехать

самому в Москву. Рославец решился на последнее1.

С Рославцем поехали в Москву полковой асаул, полковой

писарь, по прозвищу Подгурский, четыре сотника, три городовых

атамана, восемнадцать сотенных чинов, сорок семь рядовых Козаков, трубачи, литаврщики и тридцать два челядника. Самойлович

объяснял, что чиновные люди, с ним поехавшие, были не те, которые

занимали должности в то время, когда он сообщал полчанам о своей

затее, а новью, которых Рославец, пред самою своею поездкою в

столицу, возвел в чины. Лошадей под ними было 1112.

Рославец был принят в Москве с подобающею честью: ему

отвели помещение в посольском дворе. 11-го августа подал он

донос на гетмана в таком смысле: <гетман, в противность

постановлениям избирательной рады, набирает компании и, призвавши

из-за Днепра 500 Козаков, приказал расположить их на становище

в Стародубском полку; - гетман без совета со старшинами об-

лагает народ новоустановленными податьми3, берут даже с ко-

* Самойлович в письме своем, посланном в Приказ, говорит: <Став-

шися цале мне и всему Войску Запорожскому городовому противником, людей значных полку своего до того приводил, же бы регименту моему

не повиновалися. Людская однак справила то ростропность и ку своему

добру посполитому зычливость, же его превратные рады не слухаючи, до

мене одозвалися з своим неодменным послушенством через значных своих

присланных особ и давши о его нестанку ведати, просили мене о позволене

на обране иншого собе полковника. Зачим я хотячи, жебы они непорушно

при першом могли зоставати порядку, позволилем им ведлуг давнего звы-

чаю войскового з меж себе обрати кого злюблять полковником. Он за тым, видячи, же в над ее своей омылился, дався з тим на потом чути же мел

удатися забравши все знаки войсковые до вашего царского пресветлого

величества к Москве> (А. И. Д., подлинники, июля 27, 1676 г., № 334).

2 Самойлович, перед отправлением в столицу Рославца, написал ему: <поезжай здоров, а мы будем ожидать, какой указ будет на ваше

челобитье, чего вы там хотите добиваться, - мы же, по совету генеральной

старшины, сами кого-нибудь пошлем>.

? Берут от хлеба, соли, от винных котлов по рублю, а от пивных

полсорока алтын, от мельничных колес по 3 рубля, и с боровов и с

приезжих торговых людей, которые чрез то не хотят ездить в Стародуб.

304

зачьих мельниц и с козачьих винокурен, чего не следовало по

войсковому праву; кроме того, берут на двор гетманский всякие

запасы1; гетману воспрещено, без совета старшин, отставлять

чиновных людей, а он меня от полковничества отставил и дал пол-

ковничество атаману Тимохе>. Рославец бил челом также на

архиепископа Лазаря Барановича: за то, что в Стародубе убили

священника Якова Халчинского, архиепископ запретил стародуб-

скому протопопу и всем священникам совершать богослужение и

требы, -и оттого многие умерли без напутствия и погребены без