Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

действий против Москвы; напротив, сами нуждались в помощи

московского правительства тогда; когда весною 1675 г. татары

произвели опустошительный набег на польские области. Московское

правительство не отрекалось оказать Польше помощь, но

приступало к этому делу вяло и неохотно, как будто насмехаясь над

поляками, по их выражению; еще неохотнее относился к ним

Самойлович, и на совещаниях с царскими гонцами и с боярином

Ромодановским твердил все одно и то же, что полякам ни в чем

не следует’ доверять. Сообразно таким внушениям гетмана, московское правительство тем и ограничилось, что приказало войскам

двигаться медленно к Днепру, а за Днепр не переходить, и таким

образом водить поляков, пока не услышат, что татары вышли из

Польши, а тогда написать польским гетманам, что уже воевать

теперь не с кем. Напрасно несколько раз в своих письмах

польские гетманы извещали, что хан взял тот город, осадил другой, что надобно спешить; от них отделывались, писали, что русские

войска пристанут к королевским только тогда, когда коронные

войска соединятся с литовскими. Самойлович и Ромодановский, собравшись с своими обозами раннею весною у Артополота1, не

ранее как в сентябре достигли Яготина2 и там встретили польских

посланцев с известием, что хан уже ушел из польских пределов

к Каменцу. Предводители, сообразно царскому указу, отвечали, что если так, то уже нет повода соединяться с польскими

войсками. В продолжение этого лета Самойлович и Дорошенко вели

между собою, так сказать, письменную полемику универсалами

и письмами, стараясь каждый обвинить другого, а себя

выгородить. <Ты меня хулишь за союз с бусурманами>, - писал

Дорошенко, - <но ведь и давние князья российские против своих

недругов призывали бусурманские силы, и Богдану Хмельницкому

пришлось дружить с татарами, когда ляхи-христиане стали нам

главными неприятелями… И я, предков своих пестуя славу, прежде всего милости и обороны искал у польского короля, но

польский король милости мне не дал, а к царю после андрусовской

Бывшая река в Роменском уезде, Полтавской губ.

Местечко Пирятиыского уезда, Полтавской’ губ.

290

комиссии, нас разлучившей, невозможно уже было нам

обращаться; и так мы, всего Войска Запорожского советом, склонились к

турскому султану под оборону>. - Куда нам равняться с

князьями российскими! - писал на это Самойлович, - равные с

равными должны быть сравниваемы, а российские князья были

независимые владетели. Впрочем, про этих князей хроники

свидетельствуют, что немного они от помощи бусурманской вос-

прияли себе; напротив, их державы оттого на долгое время

разорвались и ни во что обратились. И гетманы союзами с неверными

никакого добра народу и войску не учинили, а только, досталь

отчизну свою и благочестие на правой стороне искоренили и

завели многое множество братии своей в вечную неволю бусурман-

скую. Вот и теперь, кто-виноват, что народ на сю сторону валит: не от великой прохлады сюда идут, оставя свое имущество, а от

турецкой неволи с душами убегают.

Отправивши письма к польским гетманам из Яготина, Ромо-

дановский и Самойлович послали на. правый берег отряды под

начальством - первый Вульфа, а второй - генерального асаула

Лысенка. Серденята1, остававшиеся в Корсуне, бежали в Чигирин, а после их ухода жители из Корсуна, Мошны, Млеева, Богуслава, Насташки и окрестных селений пошли на левый берег.

Самойлович давал приказание переяславскому полковнику Войце-Сер-

бину и полковнику охотному Новицкому не расселять их вблизи

Днепра, но отправлять на новоселье в дальнейшие места. Не так

легко удалось беглецам из Торговицы, в числе трех тысяч

собравшимся на левую сторону по поводу слуха, что Дорошенков

резидент Астаматий ведет турок. Дорошенко послал против

беглецов татар, а те захватили их в полон. В начале сентября ка-

невский полковник доносил Самойловичу, что атаманы ольховскйй

и звенигородский привезли в Канев 1.000 возов с переселенцами, и полковник всех их переправил через Днепр. Тогда к Ромода-

новскому и Самойловичу приехали корсунские козаки - пасынок

Богдана Хмельницкого Степанко с товарищами: они объявили, что

Дорошенко посылал их с судьею Чернявским находиться при хане

во время ханского похода в Польшу, а когда хан с

Ибрагим-пашою, сопровождавшим его, повернул в Волощину, козаки, отпущенные ими к Дорошенку, не пошли в Чигирин, а отправились

на левую сторону и присягнули царю. Польские войска проникли

тогда в Корсун, нашли его совершенно безлюдным и сожгли. Тогда

окончательно опустело и все Побужье. Жители, остававшиеся еще

там, выгнали от себя поставленные польские залоги и пустились

в волокиту.

* Серденята есть перевод турецкого слова серденгести-, что значит

беспощадные. Так назывался у турок отдел их войска. (Маншт., стр. 158).

10* 291

Все это приближало Дорошенка к неизбежному падению. 10-го

августа лишился он своего многолетнего друга и советника, митрополита Тукальского,” который скончался, ослепши незадолго до

смерти. Не было у Дорошенка ни малейших средств остановить

бегущего в царские области народа; не присылали к нему для

удержания прочан ни турецких, ни татарских сил, и ему

представлялась возможность скоро остаться одиноким в пустыне. В

числе пришедших с правой стороны к Самойловичу был Василий

Леонтьевич Кочубей, которому суждено было приобрести громкую

трагическую известность впоследствии. Начавши службу еще при

Бруховецком в гетманской канцелярии, тогда он был подписком

или канцеляристом у Дорошенка, приобрел у него большую

доверенность, и Чигиринский гетман посылал его в Турцию. На

возвратном пути челядник украл у Кочубея важные бумаги и

убежал. Кочубей после того не смел явиться к Дорошенку, переправился к Самойловичу и сообщил такие вести о Дорошенке.

<Грызет сам себя Дорошенко, - говорил он: - надеялся на турок и

татар, но те и другие мало подают им надежды. Крымцы

гневаются на него за то, что мало почитал и ценил их, а считал за

таких союзников, которые, по приказанию турецкого султана, дол-

? жны делать ему услуги. Да и у самих турок такое слово носится: взять бы этого Дорошенка, со всеми будучими при нем козаками, да и задать на каторги, чтоб они больше нас, турок, не смущали

и не чинили смуты промеж монархами. Вот как про Дорошенка

говорят его союзники, а свои украинские люди, какие еще

остаются в его владении, все гнушаются им от большого до малого.

В самом Чигирине при нем нет ни полковника, ни обозного, ни

другого кого из старшин, чтоб ему был дружелюбен, кроме разве

родни его, да .писаря, да судьи>.

Увидел Дорошенко, что приходит пора ухватиться за

последнее средство спасенья, которое он приберегал к концу: не манить

более московского государя, а отдаться ему прямо, искренно. Но

ему хотелось всетаки сдаться так, чтобы выговорить себе и

безопасность, и спокойное житье на старость, а если можно, то

сохранить и гетманский титул. Довериться безусловно Самойловичу, которого он оскорблял, казалось ему слишком рискованным делом; во всяком случае, ему пришлось бы проститься со своим

гетманством. Дорошенко решился еще раз сделать опыт - устроиться

так, чтобы, присягнувши московскому государю, остаться в

гетманском достоинстве. И прибегнул Дорошенко к такому извороту: получил он свое гетманское достоинство от войска - войску он

и сдать его должен, а это войско может его и снова избрать

гетманом. Но козацкого войска на правом берегу у него уже не

стало; правобережные полковники от него отступились, козаки

или ушли на левую сторону, или, оставаясь еще на правой, не

292

хотели ему повиноваться; поспольство беспрестанно бежало, воссоздать и пополнить войско было уже не из кого. Дорошенко

решился показать, что считает настоящим Войском Запорожским

Сечь, и задумал перед сечевиками сдать свое гетманство, положить клейноты и принести перед ними присягу на верность царю.

Недаром старейший гетман Богдан Хмельницкий в первый раз

получил свое гетманское достоинство в Сече; с тех пор в Сече

сохранялась высокомерная уверенность, что сечевое товариство

есть лучший цвет козачества, что оно-то и должно управлять

судьбою всей Украины. Когда Дорошенково письмо с таким