Йерве из Асседо - Вика Ройтман

Михаль мне объяснила, что в отличие от других, непродвинутых израильских кинозалов в Синематеке во время показа запрещено есть и пить и попкорн тут не продается, потому что это кощунственно – хрустеть и жевать во время показа классики бывшей и будущей, так что если я хочу пить, нужно сходить в туалет и там заранее напиться многоводой.

Михаль не произнесла слово “кощунственно”, это были мои собственные домыслы.

“Дешевая литература” мне не понравилась. Я мало что понимала из происходящего, потому что английский был очень сложным, а в ивритских субтитрах я едва успевала прочесть первую строчку из двух. Там было много убийств и крови, какие-то люди размахивали пистолетами и бесконечно разговаривали. Потом длинноволосый убийца танцевал с Джун, а она перенюхала наркотиков, у нее пошла пена изо рта, и, чтобы ее спасти, ей вкололи шприц в самое сердце.

Смотреть на это было тошнотворно. Но каково же было мое изумление, когда в следующей сцене появилась та самая актриса, которая играла Анаис. Я аж заверещала от восторга, а Михалины друзья явно списали мой восторг на восхищение режиссерским гением и решили, что я тоже продвинутая.

Я шепотом спросила у мальчика, который рядом со мной сидел, – того самого, который хотел умереть в двадцать семь лет, – как зовут эту актрису. Он ответил, что ее зовут Мария де Медейрос, и, услышав такое чудесное имя, я снова не сдержала восторженного возгласа. На нас зашикали с соседних рядов.

Потом мы сидели на крытой застекленной террасе кафе “Какао”, с которой открывался обалденный вид на Геенну и на гору Цион, то есть Сион.

Мы ели пиццу и обсуждали фильм. Я заказала черный кофе. В беседуя была не особенно вовлечена, потому что мало что могла о фильме сказать, и даже не поняла, где у него начало, а где конец, но мой сосед по кинозалу взялся все мне объяснить и рассказал, что это такая новая мода в кино – спутывать сюжетные линии, и что режиссер картины Квентин Тарантино… Тут я снова подскочила на стуле от такого благозвучного имени, а мой сосед обрадовался моему вспыхнувшему интересу и принялся рассказывать о Квентине, и об актрисе, которая играла Джун, и о новой волне в американском кино, которую они сейчас проходят в их элитном классе со специализацией по визуальной коммуникации.

Потом этот парень предложил мне выйти с ним на улицу прогуляться. Он сказал, что хочет показать мне парк Блюм-фильд и фонтан, который пару лет назад там установили. Я была не против посмотреть на парк и на фонтан, тем более что на часах было одиннадцать, а дед Илья обещал нас забрать к двенадцати. Я попросила разрешения у Михаль, которая меня не расслышала, потому что была занята сидением на коленях у симпатичного фаната “Ганз энд Роузес”.

Мы вышли на площадку, опять поднялись по лестнице к мосту, обогнули орала с мечами и направились в парк.

По дороге выяснилось, что моего спутника, желавшего умереть в двадцать семь лет, звали Гиладом, и его рыцарское имя мне тоже очень понравилось. Когда он спросил, как меня зовут, потому что не запомнил, как меня представила Михаль, я сказала, что Комильфо. А Гилад сказал:

– Я думал, все русские женские имена заканчиваются на “А” или на “Я”.

Я задумалась, пытаясь вспомнить женское русское имя, которое бы заканчивалось другими буквами, но ни к чему не пришла, кроме имени “Мадлен”, а оно не было русским, так что пришлось с Гиладом согласиться.

В небольшом парке было довольно светло, и в укромных уголках на скамейках сидели парочки молодых людей на пионерском расстоянии друг от друга. Гилад сказал, что здесь встречается религиозная молодежь, чтобы проверить “ши-дух”, то есть сватовство. Это означало, что религиозные молодые люди в основном знакомятся не сами по себе, а их знакомят родственники, друзья или, в особо ортодоксальных случаях, специальные “шадханы” – профессиональные сводники. А молодые люди идут на свидание вслепую и проверяют, подходят ли они друг другу.

Потом мы подошли к фонтану. Фонтан не работал, но я все равно опять чуть ли не заверещала от восторга, потому что наконец-то в Иерусалиме обнаружились настоящие скульптуры: по периметру расположились каменные львы и львицы. Почти такие же, как в одесском Горсаду. Ну, не совсем такие же, помельче, но явно их близкие родственники. А в середине фонтана возвышалось нечто, отдаленно похожее на дерево. Гилад сказал, что это Древо добра и зла, которое в раю, и это первый фонтан в городе.

Я тут же решила, что отныне это будет моим самым любимым местом в Иерусалиме, и принялась ходить вокруг фонтана, разглядывая и трогая чугунных животных. Непреодолимо захотелось на них взобраться, потому что мне вспомнилось, как в детстве скакала на мраморных львах, которые у Дворца пионеров, бывшего дворца графа Воронцова, нашего генерал-губернатора, и на один короткий миг Одесса и Иерусалим слились в одно целое, как это не раз случалось в моих снах.

Гилад оказался рядом и предложил помочь вскарабкаться на самого приглянувшегося мне льва. Я с радостью к нему повернулась. И тут он меня поцеловал.

От неожиданности я даже не вскрикнула, не подпрыгнула и не воспротивилась. Ощущения были очень странными, потому что поцелуй был совсем не похож на знакомые мне поцелуи с Натаном, но при этом, к ужасу своему, я поняла, что на поцелуй ответила и что я не против, чтобы Гилад меня целовал еще некоторое время. То есть ужас наступил потом, когда я оторвалась от Гилада или он от меня, точно не помню, и сообразила, что я наделала.

Ничего Гиладу не сказав, я спрыгнула со льва и побежала обратно к Синематеке, вовсе не заботясь о том, бежит ли он за мной или не бежит, и была несказанно, безумно рада тому, что такси деда Ильи уже было припарковано у памятника оралам, несмотря на то что на часах было всего без четверти двенадцать.

Я запрыгнула в такси и объяснила удивленному деду, в это самое время подсчитывавшему выручку за прошедший день, что мне надоело сидеть в кафе, что я устала и хочу спать, и попросила разрешения остаться в такси и чтобы он сам пошел звать Михаль. Дед Илья разумно возразил, что внучке это не понравится, но я все равно настояла, предложив ему все свалить на другую его внучку. Спрятавшись на заднем сиденье, я смотрела, как обескураженный Гилад идет по направлению к Синематеке, оглядываясь по сторонам явно в поисках меня.

По