Йерве из Асседо - Вика Ройтман

ко мне – Натан, не его пенис. Что же касается пениса, то Натан, вероятно, заставлял его реагировать на меня при поцелуях и обжималках, воображая себе актрису, игравшую Джун, безвременно нас покинувшую Милену или, что намного хуже, но и намного вероятнее, – Алену.

Единственным пятном надежды в этой беспросветности являлись волосы, успевшие подрасти за месяцы жизни в Израиле, потому что я, слава богу, постоянно забывала их подстричь. Теперь они доходили мне до лопаток и действительно были гладкими, блестящими и густыми. Так что, пожалуй, не зря Михаль их положительно оценила.

Я тяжело вздохнула, достала из рюкзака щетку и расчесала волосы, чтобы придать им еще больше лоска. Потом подумала о том, что Аннабелла не всегда гонит пургу, а иногда дело говорит. Жаль, что я к ней не прислушивалась. Но лучше поздно, чем никогда. Я покопалась в Михалиных ящиках для косметики – а косметики там было как в косметическом отделе магазина “Супер-Фарм” – и нашла подводку для глаз, тушь и пинцет.

Сперва я накрасила глаза на манер Анаис Нин, а это значило, что я нарисовала черные круги по всей линии век, воображая при этом, как мои невыразительные глаза превращаются в два тумана, или в два бездонных омута, или в два пылающих огнем любви фонаря, и только потом принялась выщипывать брови. А это оказалось роковой ошибкой.

Выщипывание бровей представляло собой кошмарную пытку, от которой глаза заслезились хуже, чем от сотни луковиц, а от слез у меня потекла тушь и обводка. Но от задуманного не отступившись, я продолжила истязание, пока брови не приобрели божеский вид. То есть стали двумя, вместо одной.

Потом я поплевала на ватку, вытерла со щек черные подтеки и заново накрасила глаза. А потом и губы – почему нет, раз уж я решилась на большие перемены. Поменяла полосатую майку на черную футболку, которая несколько сгладила атлетические плечи и к тому же хотя бы цветом походила на платья, которые носила Анаис, и осталась довольна если не результатом, то героической попыткой.

Из ванной вернулась мокрая Михаль с намазанными жирной пахучей слизью волосами и завернутая в огромное пушистое полотенце. Посмотрела на меня с недоумением, и ее лицо искривилось, словно она снова собралась реветь.

– Мама! – заорала Михаль. – У нас в русских генах есть зеленые глаза! Так нечестно!

Я ничего не знала про зеленые глаза в генах и весьма удивилась. Потом опять посмотрелась в зеркало.

– Это ошибка зрения, – попыталась я успокоить двоюродную сестру. – Это так кажется, потому что свет падает мне прямо в зрачки. Они никакие не зеленые, а…

Тут я запнулась, потому что не знала, как будет на иврите “болото”.

Чтобы не огорчать Михаль, я снова поплевалась на ватку и принялась стирать с глаз краску, тем более что от нее щипало глаза.

– Что ты делаешь, ненормальная? Вот, возьми. – Михаль, видимо, почувствовала облегчение и протянула мне бутылочку с голубоватой жидкостью для снятия макияжа.

Потом тетя Женя снабдила Михаль пятидесятишекелевой купюрой и всучила мне такую же. Я попыталась отказаться, но тетя Женя настояла, и мне пришлось ее взять, а Михаль возмутилась и попросила еще двадцатку, потому что нам не хватит на пиццу и на милкшейк в кафе “Какао”, а дома нечего жрать и она голодная.

Мы поехали на такси обратно в сторону центра. Водитель оказался не педофилом, а нашим общим дедом Ильей, который вызвался нас подвезти, потому что у него якобы была заказанная поездка в Гило и ему по пути. Я ему не поверила, а Михаль потребовала, чтобы он нас забрал ровно в двенадцать.

Иерусалимская Синематека мне очень понравилась, тем более что рядом с ней обнаружился памятник. То есть не совсем, конечно, памятник, а символический монумент, посвященный миру. Каменная стела, к подножию которой были припаяны ржавые бронзовые штуковины – колеса, нечто вроде плуга и старое оружие. Я прочитала надпись на иврите, но не поняла ее. Дед Илья, который решил нас проводить до самого входа в Синематеку, несмотря на протесты Михаль, объяснил, что на монументе написан стих из Библии: “Перекуем мечи на орала”.

Между оралами и Синематекой пролегала Геенна Огненная, а над ней был мост. Геенна оказалась лощиной в Иерусалимских горах. Во времена Библии там сжигали младенцев, греховно поклоняясь языческим божествам, за что Всевышний разрушил Храм, смешал Иерусалим с землей и выгнал всех евреев в диаспору, а теперь там проходили рок- и поп-концерты.

В широком дворе Синематеки была уйма народу, все до невозможности прилично одетые, культурные, причесанные и на обычных израильтян мало похожие, так что я сразу поняла, что это были ашкеназы, которые жили в Рехавии, Катамоне, Немецкой колонии или, на худой конец, в Кирьят-Иовеле. Дед Илья нас покинул и вернулся обратно к своему такси, когда убедился, что нас встречают Михалины продвинутые друзья.

Друзья в самом деле оказались продвинутыми и тоже не походили на деревенских израилетосов, хоть и были обуты исключительно в “Доктор Мартенс”. Их оборванный туалет явно был тщательно продуман и так задуман, чтобы распознавать в носителях любителей рок-музыки. Все в черном, так что мой выбор футболки, как ни странно, оказался в тему. У пацанов в ушах висели серьги, на груди на черных шнурках болтались металлические пацифики, и такие же у девочек – на бархатках на шеях. На футболках я распознала символику “Металлики”, “Нирваны” или “Ганз энд Роузес”, известных мне по Алениным кассетам.

С Михаль все поцеловались в щечку, и она представила им свою “двоюродную сестру из России, которая учится в Израиле на какой-то программе”. Изысканная молодежь с ненавязчивым интересом меня разглядела, потом одна из девочек громко и отчетливо спросила:

– ТЫ ИВРИТ – ДА?

На что я ответила:

– Я неплохо понимаю иврит.

– Bay! – сказала девочка. – Какая молодец!

И перестала обращать на меня внимание.

Далее мы стояли в очереди за билетами, и все друзья Михаль горестно и сокрушенно обсуждали самоубийство Курта Кобейна, а один из них утверждал, что умереть в двадцать семь лет – самое то, потому что после двадцати семи лет так или иначе жизнь заканчивается.

Михаль указала мне на афишу фильма, который мы собирались смотреть. На афише была изображена женщина с дымящейся сигаретой, лежащая на животе со скрещенными сзади ногами, и я с удивлением узнала актрису, похожую на Алену и игравшую Джун. Только у нее было аккуратное черное каре, почти как у Аннабеллы. Фильм назывался “Дешевая литература” и, судя по мнению Михалиных друзей, являлся нереальным прорывом в киноиндустрии.

Еще