Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

бог дал, — но раз Курбан-ага с оружием в руках воевал за нашу жизнь, он обязан понимать, где правда!

— Что это с тобой, Гуммат?! — Жена! И откуда взялась, ведь не было же ее! — Я сплю себе, думаю, ты в городе, у племянника, а ты…

Разговорилась! Так он и будет ей отвечать. Последнее дело — объясняться с женой при народе.

— Помолчи! — не глядя на жену, бросил Гуммат. — Дома поговорим.

Солтан прикусила язык. Ох, как ей не хотелось молчать. За всю свою жизнь слова не сказала в его защиту — такой уж характер, — но сейчас!.. Сейчас Солтан все выложила бы! Не позволил. Что ж, может, и прав: муж молчит, а жена его обелить старается. Пусть уж сам.

И вдруг Гуммат увидел Гозель. Выскочила из-за мужских спин, взглянула на него, охнула, ноздри раздулись. Ну, все. И предупреждать бесполезно. Это не Солтан, пока не накричится, рот не закроет.

Прежде всего Гозель смерила презрительным взглядом Энне. Красавица сразу увяла под ее взглядом, потупилась, опустила голову. Гозель уперлась руками в бока, обвела взглядом собравшихся.

— Ну, что молчите?! Вас спрашиваю, мужчины! Слушаете брехунью и помалкиваете? — Гозель раскатисто рассмеялась. Ничего доброго этот смех не предвещал.

— Помолчала бы, Гозель, — строго сказал Курбан-ага.

— Нет, Курбан-ага, я молчать не буду! Я вас очень уважаю, боюсь даже, сказать по правде. Мужа не боюсь, а вас боюсь — честно говорю! Но рот вы мне не затыкайте. Штраф я заплатила, на работу хожу, воровством не занимаюсь — полноправный член колхоза! Я не то что говорить, я смеяться буду! Потому что смешно: я рождена женщиной, а такой, как Джума, почему-то зовется мужчиной! Мужчины! Обманывают вас, как глупеньких, а вы и уши развесили! Про меня с Гумматом невесть что плели — верили, Хоммак обманывал — верили! Теперь этой красотке поверили?! Эй, ты, куда Хоммака девала?! Тебя спрашивают, краля!

Энне молчала, не поднимая глаз. Ее била дрожь.

— С Хоммаком все ясно, — мрачно произнес Курбан-ага.

— Ясно?! — взвилась Гозель. — Тогда пускай эта врунья скажет, где они шерсть закопали!

Энне умоляюще взглянула на председателя своими прекрасными, мокрыми от слез глазами.

— Чего пялишься?! — выкрикнула Гозель. — Председатель от твоих глаз не растает!

— Прекрати! — угрожающе сказал Курбан-ага.

— Скажет, где шерсть, — прекращу!

Все смотрели на Энне. Красавица стояла, покусывая конец платка, и дрожала, словно на холодном ветру.

— Не… знаю… — выдавила она наконец из себя.

— Не знаешь? — вскинулась Гозель. — А утром, когда лопаты им давала, знала?! Говори, кто с Хоммаком был? Я его не признала — не здешний. Что головой крутишь — не знаешь? А может, вспомнишь? Вспомни, как под навес их отвела. А еще вспомни, сколько отрезов загнала на базаре?!

Энне разрыдалась и, закрыв руками лицо, ушла в дом. Гозель повеселела, победным взглядом окинула собравшихся. Увидела Гуммата, кивнула ему.

— Ну как, жив?

Ничего не ответив ей, Гуммат вопросительно взглянул на председателя. Курбан-ага удрученно молчал. Щеки у него отвисли, складки на лбу залегли глубже — сразу постарел на десять лет.

— Приказали бы раскопать, Курбан-ага! — не унималась Гозель. — А то, может, наговариваю на бедную женщину!

— Болтаешь много.

— Вырвите язык — умолкну!

Председатель обернулся к Гуммату.

— Ты иди домой, умойся, почисть себя, отдохни. А здесь болтаться нечего, не для улицы разговор. Позор это для нас. Большой позор.

Хорошо, конечно, что положен конец воровству, но то, что Хоммака разоблачил не он, что все получилось так скандально, с бабьими слезами, с криком, — это удручало председателя.

А Гуммат верен себе. Стоит грязный, избитый, под носом кровь запеклась, а глядит без всякой обиды, даже улыбается вроде. А ведь кое-кто и отворачивается, в глаза ему не смотрят, стыдно, значит, а может, и завидно: добился правды Настырный.

— Папа! Папа! — громкий детский крик заставил всех обернуться. Гумматов мальчонка мчал по дороге, высоко вздымая пыль босыми ногами.

Что еще такое?! Может, напугали ребенка — решил, что отца убили? Или еще какая беда? Солтан встревоженно взглянула на мужа. Тот быстрым взглядом окинул толпу — все с любопытством смотрели на бегущего мальчика.

— Папа! Скорей!.. — мальчик добежал до отца и остановился с разбегу, с трудом выталкивая слова. — Телефон! Телефон звонит!

Длинный Джума ударил себя по коленям, мотнул головой и засмеялся беззлобно.

— Ну, парень, весь в отца!

Гуммат бросил на него неодобрительный взгляд, покосился на Курбана-ага — тот тоже не мог удержать улыбки, — насупился, повернулся, молча взял сына за руку и, прихрамывая на левую ногу, заспешил к дому…

КАЛЫМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Как только сваты ушли, Нартач сразу бросилась к мешкам — их было два: огромные, туго набитые канары из-под хлопка. Поглядеть скорей, чего насовали, если что неподходящее, пусть заменят.

В таких случаях обычно соседок зовут на помощь, ну а ей это ни к чему, сама управится. Сплетен меньше.

Вот исполнилась наконец ее мечта. Перед ней лежат два мешка, доверху набитых отрезами и дорогой одеждой. Все муки, все сомнения позади. — Столько кругом тревожных слухов! То одна сбежала с парнем без свадьбы, то другая… Девушки — товар ненадежный, за ними глаз да глаз. Скандалить-то ведь не станешь, — не приведи бог, взбунтуется, Джаннет — девка строптивая.

А чего ж это Аймурад затих — закопался, видно, с деньгами? Конечно, восемь тыщ пересчитать — не волос из теста выдернуть, да еще одни десятки… Не мастак он деньги считать! Хотя нет, вроде ничего, навострился. Ишь как шлепать пошел: пачку за пачкой, не хуже любого завмага!

Ну и правильно, чего думать: не мы первые, не мы последние. Мы ведь не принуждаем золовку, своей охотой идет. Так что считай, муженек, со спокойной душой да гляди, чтоб недостачи не было. Не чужое берем, законное — растить-то ее, сироту, никто нам не помогал.

Восемь тыщ пока принесли, остальные, дескать, потом. Ладно, пускай потом, только не надейтесь, зажать не удастся. Дураков нет, не доплатите — не вернем вам невестку. Приедет, как положено, погостить, а обратно и не отпустим.

Обиженные ушли, от угощения отказались. Ну и что? Не нравится, в другой дом идите — мы дешевого товара не держим. Аймурад, дурень, вечно отмалчивается, никакого соображения у мужика: спохватишься, да поздно будет. Свадебные подарки в калым не входят, надо отдельно обговорить. Вот она и перечислила, да быстро так получилось, без запинки, будто наизусть вызубрила: десять ковриков ручной работы, десять — фабричных; пятнадцать головных платков — красных и фиолетовых; два сундука, шифоньер