Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

сейчас пусть все спят. Отдых необходим не только для работы — радоваться тоже сила нужна! Он и сам-то не слишком бодр, — от духоты, что ли, разморило. Гуммат привалился головой к мешкам, закрыл глаза…

…Он пасет овец за селом, возле кладбища. Трава зеленая, сочная, кругом все в цвету… Гуммат сидит на камне. На душе радостно, легкость во всем теле… И вдруг из-за бугра выскакивает Гозель… "Хоммак умер! Вон его несут — беги!" Гуммат вскакивает, ноги не держат его. "Ну как же так?! Я не успел сказать людям, что он вор! Его похоронят с почестями!" Гуммат готов рыдать от бессилия. Гозель выхватывает у него из рук посох. "Беги! Беги, еще не поздно!" И он бежит, ноги несут его, он бежит все быстрее, глаза заливает пот, он задыхается, но все бежит, бежит…

Со стороны села, окутанная дымкой пыли, приближается траурная процессия. Люди почему-то не идут, они бегут. Гуммат кричит, хочет остановить их, но люди у гроба даже не поворачивают голову. Они меняются через каждые пять шагов, они торопятся, очень торопятся. Гроб покрыт яркими цветными тканями — Гуммат видел их в комнате у кладовщика. Сейчас на солнце они еще наряднее: горят, переливаются…

Гуммат бросается наперерез траурной процессии, но неудержимый людской поток опрокидывает его, он падает в мягкую густую пыль. Пыль забивает ему рот, глаза. Он вскакивает, его снова валят на землю…

…Хоммак уже погребен. Люди на коленях стоят у могилы. Какой-то старик — кто это? Кажется, Джо-ман? — задает им вопросы, они хором отвечают.

"Какой человек был Хоммак?" — "Хоммак был достойный человек!"

"Какой человек был Хоммак?" — "Хоммак был честный человек!"

Гуммат кричит, что это неправда, но изо рта у него вырывается только хрип. Старик последний раз спрашивает: "Какой человек был Хоммак?" — "Хоммак был праведный человек!"

Кончено. Больше он не будет спрашивать. Все так и останется. Гуммат вскакивает, кричит что есть мочи — голос теперь подчиняется ему: "Не лгите! Хоммак был неправедный человек! Он был вор!"

Его услышали. Люди в ужасе вскакивают и бегут прочь — только бы не слышать эти немыслимые кощунственные слова. "Не убегайте! — кричит Гуммат. — Я сказал правду!" Но никого уже нет. Кругом пусто. Он бежит в поле, туда, где оставил отару. Но овец нет, и Гозель не видно. Куда ж она делась? Гуммат ищет, мечется, снова попадает на кладбище. Кругом могилы, могилы… Он бегает между ними, ища выхода, но выхода нет. И вдруг он замирает перед свежей могилой. Земля на могильном холмике шевелится, дышит… Какая-то непреодолимая сила толкает его к могиле. Качнулся, устоял, снова качнулся…

Гуммат открыл глаза. Темнота. Он пытается подняться, но неведомая сила прижимает его к земле. Сон это или явь? Он садится, ожидая, что сейчас его снова пригнет к земле, но его никто не трогает… Темно, пот заливает глаза… За спиной упругий мешок с шерстью. Значит, он в чулане… Но что за тени движутся в темноте? Гуммат протирает глаза, вглядывается. Тени приближаются, нависают над ним…

— Эй, кто здесь?!

Ответа нет. Кто-то хватает его за ворот и рывком поднимает. И тотчас же резкий удар в переносицу. Гуммат валится на мешки с шерстью. Его хватают, швыряют на землю. Удары следуют один за другим: в грудь, в лицо, в пах… Их двое, он слышит их тяжкое дыхание. Пытается подняться, взмахивает кулаком, падает, потеряв равновесие. Теперь его бьют ногами… Темнота…

9

Гуммат открыл глаза, встал на колени, держась за стену, поднялся во весь рост. Каждое движение вызывало нестерпимую боль, словно его шомполом насквозь проткнули. Боль была всюду: в голове, в животе, в паху, в ногах… Он не мог повести глазами — что-то давило на них изнутри. Слава богу, хоть не ослеп — вон свет видно, пробивается в щели. Нос тоже на месте, только толстый стал и весь в крови. На верхней губе запеклась кровь, смешанная с землей, на лбу две громадные шишки.

Дверь отворилась сразу — чего ж это они его не заперли? Прохладный утренний ветерок коснулся лица. С трудом сдерживая стон, Гуммат глубоко вздохнул, оглядел себя. Брюки, рубашка, синий штапельный китель — все было в земле.

Что же все-таки произошло? Гроб под цветистыми тканями, бегущие с кладбища люди… А потом вдруг темные фигуры, чуть видные в лунном свете. И сразу удары, удары… Что было во сне, что наяву, — Гуммат до сих пор не мог разобраться. Одно было ясно — били его по-настоящему.

Оторванный воротник кителя свисал на грудь. Гуммат потрогал его: когда ж это оторвали? А, когда с земли рванули! Крепкая рука, это он почувствовал по первому же удару. Правая шишка — от него. Да и глаз ему тогда, пожалуй, та же рука подбила. Значит, Хоммак? Но ведь он вроде умер, его же несли хоронить… Умер Хоммак или не умер?

Гуммат бросил взгляд в угол, туда, где лежали мешки с шерстью. Пусто! И фляг нет… Так… Значит, Хоммак снова его околпачил! Надо же — нашел место дрыхнуть! Хоть об стенку головой бейся! Но ничего, теперь Хоммак от него не уйдет: он видел шерсть, трогал ее своими собственными руками!

Послышались громкие голоса, и из-за дома выкатилась толпа. Что это — даже Курбан-ага здесь!

— …Встала утром, — донесся до Гуммата встревоженный женский голос. — Пошла в кладовку, а он, бедняга, лежит… Я как закричу со страха! Какая подлость — избили до беспамятства и бросили ко мне в кладовку! Опозорить решили! Знают, что Реджепа дома нет!..

Энне говорила с неподдельным волнением. Гуммат не отрывал от нее глаз. Ну до чего хороша! Врет, точно, что врет — ни разу в его сторону не взглянула, — а волнуется, и от этого еще краше… Глаза большие, как пиалы, щеки словно гранатовым соком пропитаны! Желтый, с диковинными птицами платок, а из-под него косы: тяжелые, чуть не до колен. Полновата малость, зато все прелести на виду! Груди-то, груди-то так и вздымаются! Плачет! Слеза — ей-богу, слеза! — бежит себе по круглой щечке мимо пряменького носика! Это она его жалеет! А не взглянула ни разу — значит, еще не вовсе совесть потеряла. Почему-то Гуммату приятна была мысль, — что эта красавица не вовсе потеряла совесть.

Вот ведь что значит красота! А может, она просто колдунья?! Сейчас поглядим: если Курбан-ага клюнет на ее вранье, значит, колдунья. Потому что, если по-честному, без колдовства, поверить он должен только Гуммату. Пускай он суматошный, пускай Настырным прозвали такой уж характер