Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Иван Степанович встретил деда Матвея крепким рукопожатием и прочитал приказ: деду объявлялась благодарность за инициативные действия.
— Приказ приказом, — добавил Иван Степанович, — еще и от меня тебе, Матвей Дорофеевич, особое, личное спасибо.
— На одном деле стоим с тобой, Иван Степанович. Ты за него, и я за него.
С того дня и отдал Иван Степанович распоряжение — возить деда Матвея на завод и обратно в машине.
— Дедушка! — воскликнула тогда Тоня. — Да ты совсем как директор стал!
— А что, ребятки? — Дед Матвей усмехнулся. — Я их… как их… с лестниц–то в революцию кидал… которые… Ну и вот… Достигайте и вы. Кому что положено, то он и получает.
Теперь, уходя домой, Иван Степанович, случалось, поручал деду Матвею что–нибудь проверить ночью, о чем–нибудь напомнить строителям или механикам; давал эти задания он устно или письменно, дед выполнял их со стариковской придирчивой требовательностью.
Ночью на заводе был, конечно, диспетчер. Но диспетчер занимался вопросами, непосредственно связанными с производством, — координировал ночную работу цехов, именно цехов. А в связи с развернувшимся строительством возникали порой такие неожиданные вопросы, на которые никакой диспетчер не ответит. На помощь приходил дед Матвей. Он знал завод до самых глухих закоулков, знал его подземное хозяйство, без всяких планов и схем — по памяти — мог рассказать, где проходят электрические кабели, старые и новые линии труб от воздуходувки, где и каких сортов сложен строительный лес. Ему звонили, к нему обращались за справками и советами. Кто первый сказал это слово — неизвестно, но деда Матвея стали называть не иначе, как «ночной директор».
Где уж теперь было спать! Едва приляжешь, едва раскроешь книжку — названивают: дед Матвей! Матвей Дорофеевич! Так, мол, и так. В отличие от дневного директора, ночной директор отзывался на каждый звонок. Секретарши у него не было, никакие переключатели ночью не действовали, — попадали все прямо к нему, без канители и бюрократизма: что да кто, по какому вопросу?
Дед Матвей забросил ватник, в котором вначале ходил на дежурство, стал носить пиджак, надевавшийся прежде только по воскресеньям, чаще подстригал свою львиную гриву и старательно расчесывал, холил бородищу. Он уже не был сторожем, и заводские дела волновали его не только ночью; на завод деда Матвея тянуло и днем. Выспится к полудню — стариковский сон недолог, — придет, шаркает валенками по строительным подмостьям, ворчит: «Лед бы скололи с досок, убиться народ может»… «На «козе» кирпич таскаете? Этак при царе Горохе рабатывали». Прораб или десятник ответят ему: «Много ли его, кирпича–то, Матвей Дорофеевич! Простенок заложить — тыщонки полторы». — «А и полторы — зачем горб ломать? Моторный кран стребуйте».
Обойдет стройки, складские дворы, — вечером рассуждает с Иваном Степановичем обо всем, что видел и что не понравилось ему. Глядишь, и лед скалывают, и мотокран пригнали, и отделочный лес дорогих пород из снега перетаскивают под крышу. Дедовы зоркие глаза подмечали многое из того, что ускользало от внимания директора.
И сегодня, приехав на завод, дед Матвей заговорил о неполадках на строительстве:
— Понимаешь, Иван Степанович, гравий не моют. Морозно, объясняют, — корка получается. А гравий тот грязный, пыльный. Как его в бетон пускать! Надо мыть, в тепляке мыть.
— Смотрю я на тебя, Матвей Дорофеевич, — сказал Иван Степанович, — а не мог бы ты директора заменить? Как думаешь?
— Старый, старый я для этого дела. Силенок не хватит, Иван Степанович. Да и неученый. Это, конечно, — неученый — не главное. Главное — старый. Был бы помоложе — на ученье мог бы и поднажать.
— Образование, силенки, они, считаешь, нужны? А вот мне один товарищ говорил… На заводе, говорит, где все налажено, где крепкий рабочий коллектив, где хороший инженерно–технический персонал, там, дескать, и директор ни к чему, без него обойдутся.
— Загнул твой товарищ, — подумав, ответил дед Матвей. — Это он соображает так: вроде духового оркестра. Планы, графики, нормы есть, — они заместо нот. Катай по ним — и вся музыка? А и оркестр без этого самого, как его…
— Капельмейстер? Дирижер?
— Во–во! Без капельмейстера–то и оркестр с толку собьется. Тебе один товарищ говорил, а мне другой рассказывал. Про оркестр рассказывал. Без руководителя, если оркестр большой, что получится? То они, музыканты, равняясь друг на друга, всё быстрей да быстрей играть начнут, под конец понесутся вроде взбесившегося жеребца, а то всё медленней да медленней, на заупокойную съедут. Капельмейстер следит вроде бы за каждым в отдельности, а получается — за всю музыку враз он болеет. В нотах, конечно, все написано, да ведь ноты — они бумага. Если только в бумагу глядеть, неважно получится. Человеку человеческое руководство надобно, человеческое объяснение.
— И проверка.
— И проверка, как же! Кто как действует. Наша партия, Иван Степанович, раздумываюсь бывает, она что? Она тоже решение на бумаге напишет. Хорошее решение, всякому понятное. Распечатай на машинке его, это решение, раздай каждому: действуйте, мол, по написанному, все тут сказано. Ан нет, не так получается. Собрание будет партийное, обсудят всё, обдумают, каждому особое дело определят. Партийный комитет — на ноги, к народу пойдут, объясняют. Парторг рукава засучивает. Опять соберутся, кто как выполняет партийное решение посмотрят. Хорошо человек выполняет — еще лучше попросят. Худо выполняет — поднажмут на него или помогут… смотря, что там и отчего. Не верно говорю?
— Верно, верно, Матвей Дорофеевич:
Не первый раз дед Матвей заставлял задумываться Ивана Степановича. Дедовы слова о том, что даже в самых, казалось бы, мелких поступках надо брать пример с великих людей, сказанные осенью, прозвучали тогда для Ивана Степановича укоризной. Иван Степанович отдавал заводу все силы, все свое время, ничто иное, кроме завода, для него не существовало. Он не ездил в театр, почти не бывал в кино, читал только техническую литературу. От семьи оторвался, домой приезжал пообедать да переночевать. Он думал, что так и надо. Но дед Матвей наговорил таких слов, что Иван Степанович не мог их забыть.
Кто такой дед Матвей? Представитель народа, частица народа! И во многом–многом прав был старик. Ведь и на партийной конференции говорилось о том, что Иван Степанович иной раз либеральничает по отношению к лентяям, к тем, кто не слишком–то добросовестно выполняет свой долг. Часто в таких случаях ограничивается только «личным внушением». Да, пожалуй, это так. Сам рабочий, сам инженер, Иван Степанович считал своей обязанностью «входить в положение» каждого рабочего и каждого инженера и понимал эту обязанность в непомерно широком смысле.
Ему казалось, что дед Матвей, старейший производственник, должен был одобрить, поддержать действия директора, которые касаются защиты рабочих интересов. Но дед, как выяснилось тогда, в подобной защите нисколько не нуждался. Он говорил, что защищать рабочего — это прежде всего защищать свое Советское государство.
И вот снова Иван Степанович задумался — над тем, как же прав дед Матвей в его рассуждениях о жизни, о роли руководителя, о партии. Он ничего не сказал деду на прощанье, только крепко пожал руку.
Телефоны в эту ночь молчали. Дед Матвей посидел за столом над книгами, да и задремал в кресле. Его разбудил звонок. Снял трубку с аппарата — гудок станции. Что такое? Снял со второго аппарата, с городского. Тоже гудок. А звонки звонят. И вдруг дед Матвей понял, что зовет его к себе московский телефон, на отдельном круглом столике, всегда таинственно тихий, загадочный. Брать или не брать? Дед растерялся. Может, Ивану Степановичу брякнуть, пусть сам едет, разговаривает? Но аппарат звал настойчиво, нетерпеливо; надо было браться за трубку.
— Алё! — сказал дед Матвей осипшим голосом. — Алё!
— Завод? Кто у телефона? — спросил его далекий, но отчетливо ясный голос.
— Матвей Журбин, — ответил он. — Дежурный.
— Сейчас будете разговаривать с Николаем Васильевичем.
Кто такой Николай Васильевич — дед Матвей не знал, но оттого, что названо было самое простое, обыкновенное имя, страх и замешательство его стали проходить.
— Ну давай, давай! — сказал он значительно бодрее. — Слушаю.
— Товарищ Журбин? — заговорил в трубке другой голос. — А директор где?
— Отдыхает директор, товарищ Николай Васильевич. За день–то накрутился, набегался. Поспать человеку положено. Что надо, сам скажу. Про строительство, что ли?
— Как с траулерами дело? В каком состоянии? Сегодня Совет Министров предложил нам сдать их к Первому мая.
— Все шесть? — осведомился дед Матвей. — Значит, что — не на плаву достраивать? На плаву ведь не выйдет. Лада наша поздно вскрывается. Полную отделку на стапелях давать?