Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но состояние приподнятости не удержалось и трех дней. Возникли сомнения: начнут заседать, разбирать, доберутся до истины, и тогда… тогда каждый мальчишка будет пальцем указывать: примазался к чужой работе, потолкался возле нее, поплевал в ладони — и уже изобретатель!
Скобелев приуныл. Вся жизнь его проходила, как на качелях, — то подлетит, то снова вниз. Он принялся подводить обоснование под необходимость пойти и самому заявить о своей непричастности к авторским правам на станок Виктора Журбина, не ожидая, когда это сделают без него.
Он пришел к Ивану Степановичу, объяснил цель прихода.
— Ошалели вы все! — закричал Иван Степанович. — С вами мозги вывихнешь. Не завод, а институт благородных девиц! Разбирайтесь с Журбиным сами. Я отказываюсь.
Самому разбираться в таких делах, когда чувства твои раздваиваются, нелегко. Вот уже что–то пришло, что–то дается в руки — важное, значительное, оно может изменить жизнь, упрочить твое общественное положение, и ты же сам должен доказывать, что это важное, значительное тебе не принадлежит, ты не имеешь на него права.
Грубый ответ директора ожесточил Скобелева. В его неустойчивом мышлении произошли быстрые перемены.
— Вы отказываетесь, — сказал он. — Так имейте в виду, что я не откажусь от защиты интересов изобретателя. Я буду их защищать! Я считаю это долгом советского гражданина.
Роль защитника чьих–то интересов необыкновенно понравилась Скобелеву, — в такой роли он выступал впервые. Он принялся надоедать Жукову, Горбунову, везде и всюду болтал о том, что его–де хотят подсунуть в соавторы Виктору Журбину, но он этого не допустит, он не позволит обкрадывать талантливого человека. В это самое время к нему в бюро пришел один из молодых электросварщиков.
— Вот, слышал, вы за Журбина болеете. А за меня никто не болеет. Один кручусь. Конечно, я не изобретатель, я только диаметр шестеренок прошу изменить. Все отмахиваются.
— Пошли! — решительно сказал Скобелев, выслушав смысл предложения. Ведя изобретателя за собой, он ворвался к главному технологу.
— У нас на заводе рационализаторскую мысль зажимают! Безобразие! Вот товарищ третий месяц не может добиться толку. Предлагает реконструировать сварочный аппарат. Увеличивается скорость варения.
— Надо посмотреть.
— Давно это следовало сделать!
— Но я только сейчас слышу о предложении этого товарища. С кем вы разговаривали, товарищ? Кто и в чем вам отказывает?
— Мастеру говорил, технику по аппаратам. Ты, говорит, в аппараты лазить не имеешь права. И вообще эта система устарела — новые получаем. А зачем обязательно новые? Диаметр шестеренок изменить — и эти будут работать не хуже новых.
— Хорошо, займемся, я сегодня же пришлю на участок инженера, посоветуйтесь с ним. А вам, товарищ Скобелев, спасибо за горячее участие. Только не надо так нервно, поспокойней, пожалуйста.
— Будешь нервным. Шагу шагнуть человек не может, чтобы в бюрократических рогатках не увязнуть.
Всякая необходимость делать то, что он обязан был делать, давила Скобелева, повергала в уныние, в апатию. Теперь перед ним открылось поле деятельности, лежавшее вне пределов его должностных обязанностей; это поле влекло, манило, пробуждало энергию. Скобелев превращался в борца. Он перестал сидеть в бюро, ходил целыми днями по цехам, мастерским, участкам, беседовал с рабочими, с бригадирами, с мастерами, от него не ускользало ни одно, даже самое маленькое рационализаторское предложение. Он являлся с этими предложениями к главному технологу, к главному конструктору, к главному механику, требовал, доказывал, горячился. Он не достиг еще того, чтобы стучать кулаками по столам «начальников», но и прежней трусоватости в нем уже было значительно меньше. Не за себя борется, за других, — сознание этого придавало ему смелости.
Однажды он зашел и в модельную мастерскую.
— Привет, Виктор Ильич, привет! Слышал, ущемить вас хотели, соавторов приплели. Я не позволю. Можете на меня положиться.
— Не приплели, — ответил Виктор, пожимая ему руку. — Наоборот, не признавать вас с Зинаидой Павловной вздумали. Я, конечно, дал отпор.
— И зря. Разве мы с Зинаидой Павловной соавторы? Так, помощнички в меру сил и возможностей. Вы, вы создатель этой машинки! — Скобелев погладил рукой полированную станину «Жускива», с нежностью погладил, снова вспомнив хорошую, светлую пору совместной работы.
4
Снег в это утро был похож на соль. Сухой и твердый, он хлестал по афише возле заводских ворот. Люди останавливались, рассматривали два желтых шара, изображенные на большом листе серого картона, читали черные надписи — вкось через желтое:
ЛИМОНЫ
Как их выращивать
в комнатных условиях
Начало в 8 ч. вечера
Лектор В. В. Лобанов
В сознании как–то не совмещались январская стужа, ледяной снег и тропические плоды. Люди пожимали плечами и бежали к проходной. Но и в проходной, на досках объявлений в цехах и мастерских, на стенах строительных, обитых толем, тепляков, в коридорах заводоуправления — всюду перед ними мелькали желтые шары и четкие черные надписи. Деться было некуда от этих шаров. Видно, у самого у него, у нового заведующего клубом, у Василия Матвеевича Журбина, шарики в голове не работают; тоже придумал: лимоны!
О лимонах говорили весь день, над ними смеялись, смеялись и над Василием Матвеевичем, острословили. Техник компрессорной станции Поликарпов позвонил в завком Горбунову — осведомился: не собирается ли клуб переделывать природу на Ладе?
Когда Василия Матвеевича назначили заведовать клубом, Горбунов сказал ему: «Надо составить план работы. Помозгуйте вместе с Вениамином Семеновичем и несите сюда, посмотрим, утвердим». Василий Матвеевич помозговал, да только без Вениамина Семеновича, один. Он долго мозговал, больше месяца. Горбунов напоминал, поторапливал, в ответ неизменно слышал: «Сначала помещение в порядок приведу. Долго ждали. Еще обождете».
В конце концов план был составлен. Василий Матвеевич принес его в завком — три странички, исписанные крупным почерком, сел возле Горбунова на стул.
— Читай, Петрович, знакомься да утверждай.
Горбунов читал, и его охватывало беспокойство.
— Откуда ты взял эти лимоны, Василий Матвеевич? — спросил он.
— А тут городской садовник, Лобанов, приезжал… ну, который заводскую территорию озеленять будет. Разговорились, то да се, ко мне домой зашел, увидел Марьины фикусы да лимончик в горшке и объяснил — урожай получать можно. Интересная штука.
— Штука–то, может, и интересная, но как–то, знаешь… А байдарки — кому они нужны? Кружок рыболовный?.. Не боевой план.
— Что значит — не боевой? — сердясь, заговорил Василий Матвеевич. — Самый боевой!
— Не то что не боевой… А не думается ли тебе, что он маленечко аполитичный?
— Ты мне про аполитичность, Петрович, моралей не читай. Сам знаю, что политично, а что нет.
Будь на месте Василия Матвеевича его брат, Илья Матвеевич, или Александр Александрович, те бы тотчас припомнили и Красную Горку, и Царицын, и кронштадтский лед — все бои, в которых они учились политике. Но Василий Матвеевич, более сдержанный, добавил только:
— За этот план несу полную ответственность. Не справлюсь когда — снимайте, гоните. А пока — я заведующий! Я в ответе.
Они смотрели друг на друга и были недовольны друг другом: что это ты, брат, гордый такой и несговорчивый?
От Горбунова Василий Матвеевич сразу же пошел к Жукову. Парторгу лимоны тоже не очень понравились.
— План довольно живой, интересный, — сказал он. — Возражений особых не имею. Своеобразный, конечно. Что ж, попробуем так поработать. Только кое–что давайте все–таки добавим, товарищ Журбин. Вы, полагаю, сами чувствуете, чего тут не хватает? — Жуков взял красный карандаш. — В центре внимания не только нашего народа, народов всего мира — наши громадные стройки. Впишем? Впишем. О преобразовании природы, о техническом прогрессе… Только поярче, поживей об этом надо говорить. Разве можно сухо рассказывать о делах, которых история человечества еще не знала? Как вы думаете?
— Так и думаю: нельзя! И не желаю сухие мероприятия устраивать. По сих пор, — Василий Матвеевич провел пальцем по горлу, — накормили нас ими шестнадцать–то заведующих.
И вот, к большой тревоге Горбунова, клуб расклеил эту афишу с желтыми шарами. Горбунов не мог ни усидеть в завкоме, ни пойти домой в тот день, на который была назначена лекция. Он явился в клуб. Он давно знал обо всех переделках, произведенных в клубе Василием Матвеевичем. Председатель завкома сам утверждал эти переделки, сам следил за ними, но и его поразили строгий порядок и та чистота, какие представлялись теперь глазу, когда были зажжены все лампы в вестибюле, в коридорах, в гостиных, в комнатах отдыха.