Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

День за днем крепло уважение Ивана Степановича к Антону. К тому самому мальчишке, который как–то незаметно вырос и вот встал в ряд с командирами советского кораблестроения, плечом к плечу с ним, с Иваном Степановичем, пятидесятилетним, седеющим человеком. Иван Степанович звал его к себе в трудных случаях, когда надо было посоветоваться. Сам ходил к нему.

«Великая сила — Журбины», — говорил иной раз он самому себе, но, поминая Журбиных, думал о чем–то таком, что невозможно ограничить рамками одной семьи, о чем–то огромном, гигантском, что владеет судьбами мира, судьбами всего человечества.

Как–то часов в восемь вечера Иван Степанович зашел в цех. Он увидел там Антона, профорга участка, председателя цехового комитета и Горбунова.

— Ну что я могу сделать, товарищи? Кто я такой для него? — спрашивал Антон.

— Как кто? Брат! — доказывал председатель цехкома. — Брат!

— Что случилось? — поинтересовался Иван Степанович.

Профорг участка указал рукой на переплетение металлических конструкций в среднем пролете. Это был кондуктор для сборки секций корабля. На одной из балок кондуктора сидел электросварщик, лицо его закрывала защитная маска. Работал он быстро, ловко, притом спокойно; и никак нельзя было понять, чть так взволновало профсоюзных работников.

— Не ушел после дневной смены, Иван Степанович, — объяснил Горбунов. — Придется акт писать.

— Кто он, как фамилия?

— Антона Ильича брат, Константин Журбин.

— И хотят, чтобы я его стащил оттуда за шиворот, — со смехом сказал Антон. — Я ему брат дома, здесь мы с ним равны. Освободите, товарищи, от непосильного труда. Не могу я заниматься перевоспитанием своих братьев.

— Журбин! — крикнул Иван Степанович. — Журбин! Слезать давай, слезать! Что за безобразие!

— Вот кончу, слезу, — ответил Костя, не оборачиваясь.

— Журбин! — снова окрикнул Иван Степанович. — Ты понимаешь, что делаешь?

— А что именно? — Костя выключил аппарат, поднял щиток с лица.

— Что именно? Вот что. Если «Би–би–си» или «Голос Америки» узнают о твоей выходке, они же на весь мир о принудительном труде заблажат.

— И так блажат, товарищ директор. Все равно врать будут, хоть три часа в день работай. На них равняться!.. На понедельник это оставлять, что ли? Да у меня воскресенье тогда пропадет.

— Как пропадет?

— Очень просто. Дела осталось на копейку, а висеть над тобой будет. Не люблю, когда недоделано.

— Слезай!

— Не надо, Иван Степанович. — Антон взял директора под руку. — Ничего не выйдет.

Но Иван Степанович не успокоился. После выходного дня он вызвал Костю к себе в кабинет, принялся отчитывать.

— «Би–би–си» — ладно, как–нибудь стерпим, — сказал он. — Хуже — когда сверхурочные часы тень на весь завод бросают. Не военное время. Не умеем, скажут о нас, работать ритмично, по графику, по плану, штурмовщину насаждаем. Понял?

— Не понял, — ответил Костя смело. — Какая же это штурмовщина! Нас отец чему учил с детства? И за обедом всё доедать, не оставлять ни кусочка, и работу на полдороге не бросать.

— Норму ты до гудка выполнил?

— На сто сорок.

— Где же полдороги, Журбин? Полторы дороги!

— Не хотелось оставлять на понедельник.

— Твоего хотения не спрашивают. Есть дисциплина, есть трудовой распорядок, ему и подчиняйся.

— Снова непонятно, Иван Степанович. Я что у вас — батрак? Я рабочий!

Так они и не сговорились — директор и рабочий.

Иван Степанович после ухода Кости вспомнил те времена, когда он, комсомольский руководитель, боролся с лодырями, летунами, прогульщиками, когда вот так же вызывал к себе молодых ребят и доказывал им необходимость трудиться по–новому, сознательно, по–социалистически. И часто ничего не добивался.

«Ты хозяин завода», — объяснял он.

«Какой же я хозяин! — ухмылялся парень. — Хозяин — директор. Наше дело вкалывать и денежки получать».

Тяжек был груз старого. Казалось, никогда его не сбросишь с плеч, будешь тащить еще лет сто или двести.

Вступив в зрелый возраст, Иван Степанович любил мысленно обозревать путь, какой на его глазах прошла страна и какой он тоже прошел вместе с нею. Он считал, что человеку полезно смотреть не только в будущее, но и в пережитое. Иначе не с чем сравнивать достигнутое, а без сравнения невозможно и оценить. Этот Костя Журбин — он твердо знает, что человек в Советском Союзе имеет право на труд — так сказано в Конституции; и не только на труд — на свободное творчество. Но знает ли Костя, что в то время, когда он родился, еще существовала биржа труда и возле нее неделями стояли очереди людей, желавших получить хоть какую–нибудь работу.

Биржа исчезла лишь с началом индустриализации страны. Тогда на воротах каждого завода, на заборе каждой строительной площадки появились объявления: «Требуются…» с длинными перечнями всех, какие только существуют на свете, производственных профессий. Эти объявления Костя видит и сегодня, а о бирже он наверняка и не знает. Так прочно она позабыта народом.

Знает ли Костя о зажигалках, о кражах инструмента, о порче станков? Может быть, знает по рассказам, по книгам, по хрестоматиям, как знает об Азефе, о Гришке Распутине, — не больше.

Знает ли Костя, как трудно было первым ударникам, как их освистывали те, кому они становились поперек дороги, как их тайно преследовали, швыряли в них булыжниками из–за угла? Ему известен только почет, каким окружены сегодня стахановцы.

Нет, Костя многого не знает, очень многого. А Иван Степанович через все это прошел, все испытал. У него есть с чем сравнивать новый день родины, — и когда он перед собой ставит рядом того парня, который говорил: «Какой я хозяин? Хозяин — директор», — и Костю, он волнуется, — значит, он не просто прожил столько–то лет, а вступил в другую эпоху. Да, да, тот парень и Костя — представители разных эпох. Как же велика и значительна жизнь советского человека, если на ее протяжении сменяются целые эпохи!

Казалось, понадобятся сто или двести лет, чтобы вырасти новому человеку, а минуло только двадцать, и новый человек вырос.

Любил Иван Степанович порассуждать так сам с собой. После этого лучше работалось, меньше угнетали трудности, прибавлялось сил. Огромны силы, скрытые в человеке, но далеко не всегда они отмобилизованы, далеко не всегда и не все приведены в движение. Степень мобилизации их зависит от цели, какая поставлена перед человеком, от сознания того, насколько человек уже продвинулся к этой цели. Иван Степанович подсчитывал достигнутое страной, как считают ступеньки, подымаясь на неведомые, нехоженые лестницы; много пройдено — близка вершина, уже видна цель долгого, трудного пути.

Он искренне уважал людей, вместе с которыми шел по этим лестницам и у которых была цель, была идея. Антон Журбин казался ему именно таким человеком. Антон жил своей идеей. Он сказал Ивану Степановичу однажды:

«То, что у нас будет после реконструкции, это еще далеко не идеал. Я мечтаю о настоящем конвейере. Как на тракторных или на автомобильных заводах».

«Слишком велика разница между автомобилем и кораблем, Антон Ильич».

«Почему же? Если абсолютно все узлы, все агрегаты и машины до мельчайших деталей стандартизировать, хотя бы для одного типа кораблей, и готовить корабли сериями, — конвейер возможен. Он необходим. Иначе рост нашего флота будет отставать от наших потребностей. На штучном выпуске не уедешь. Смотрите, как стремительно автомобилизируется страна! Благодаря конвейеру. А мы, кораблестроители, всё еще штучники. А кораблей нам надо, пожалуй, не меньше, чем автомобилей. Пятьдесят тысяч километров морских границ!..»

2

Последним крупным кораблем, построенным по старой технологии, был корабль, который спустили в канун Октябрьских праздников. Теперь за ним должны будут пойти цельносварные океанские рефрижераторы. Они существовали уже не только в чертежах, а и на плазу, в моделях, в заготовках. Над ними давно работали конструкторы и технологи — подготавливали техническую документацию; работали модельщики и разметчики. Только на стапельных участках получилась пауза. Пустовали и старые стапеля и новые, недавно сданные отделом капитального строительства.

Чтобы заполнить эту паузу, министерство поручило заводу выпустить серию небольших морских рыболовных траулеров. Такие суда завод строил два года назад, сохранил все чертежи, документы, шаблоны, поэтому заказ не содержал в себе ничего сложного. На старом стапеле и на одном из новых закладывали сразу по три корабля.

Снова на участок Ильи Матвеевича вернулись его мастера, бригадиры–судосборщики, электросварщики, переброшенные было на ремонт и на достройку. После сдачи кондуктора для главного потока вернулся и Костя. Лишь сверловщики, клепальщики, чеканщики оставались в цехах и в достроечном бассейне. С передовых позиций судостроения их все дальше и дальше оттесняла победоносно шествующая электрическая дуга.