Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

— Напрасно искал, — сказала ему Лида холодно, как чужая. — Домой я больше не приду. Не было у меня дома никогда и нет. Сам знаешь.

Да, Виктор знал, что мать Лидии умерла, когда девочке исполнилось семь или восемь лет, что жила она у тетки, что, встретив его, тотчас вышла замуж, лишь бы не оставаться в семье, которую не любила.

— Но почему, почему это все, Лидия? — спрашивал он растерянно, стоя перед окошечком регистратуры.

Лида ответила, что она не желает никаких разговоров, тем более что худшего места, чем поликлиника, и худшего времени, чем рабочее, для этого не найти.

Разговор все же состоялся. Виктор встретил Лидию вечером у подъезда. Они ходили по улицам часа три, и Лида высказала ему много такого, о чем он слышал впервые.

— Вы все — и ты, и ты! — эгоисты, — говорила она с непривычной для нее горячностью, с раздражением, даже со злобой. — Вы думаете только о заводе, вы заботитесь только о кораблях! Только о том, что интересно вам. Вам! Это и есть эгоизм! А если у меня другие интересы, значит, на меня плевать!.. Да, плевать?..

— Что ты говоришь, Лида?! Кто плюет?

— Кто? Ты, вы — все! Вспомни шестое ноября!

Виктор не понял было, при чем тут шестое ноября, но тотчас почувствовал стыд. Как он мог забыть, что именно шестого ноября день их свадьбы! Двенадцать лет подряд этот день отмечался в семье небольшим торжеством: с утра дарили подарки Лиде, пекли пироги, вечером пировали. Лучший подарок всегда дарил он, Виктор. Как же случилось, что на тринадцатый год об этом позабыли? Пироги пекли, но не во имя Лидиного вступления в семью Журбиных. Не только о подарках — поздравить утром и то не подумали… Корабль, корабль — он во всем виноват. Права Лида. О нем думали, о нем беспокоились, все иное было забыто.

— У меня есть школьная подруга, живет за ипподромом, — сказала Лида с неожиданной для Виктора твердостью. — И с ней я отпраздновала шестое ноября. Но не как день свадьбы.

Он уговаривал ее пойти домой, обещал постараться стать другим; обещал, видимо, не очень горячо, не очень убежденно, потому что не представлял себе, каким другим он должен стать и как это делается. Уговоры на Лиду не подействовали, она продолжала держаться твердо, хотя в глазах у нее временами блестели слезы. Потом она села в троллейбус и уехала.

Виктор рассказал дома об этой встрече»

— Эх, Витя, Витя! — Илья Матвеевич только головой покачал. — Не ты ли, друг мой, виноват? Поглядел бы на Костю с Дуняшкой. И в кино они, и на залив… Веселье у них, смешки, шуточки. На нас с матерью тоже гляди. Старые — под руку прогуливаемся, в театр вот ездили, оперу слушали. А у вас что? Она — сама по себе, ты — сам по себе. Схимником заделался, и от нее схимы требуешь. Женщине–то, еще молодой да красивой, твои монастырские уставы не по силам. Через край ее винить не могу, тебя виню больше, сынок.

— Себя, Илья, вини. Никого другого, — сказал Василий Матвеевич, зашедший в этот вечер на Якорную.

— Почему это себя? — Илья Матвеевич насторожился.

— Не сумел в собственном доме порядок навести, допустил до того, что живой человек у вас вроде как на отшибе оказался. Не вникаешь, брат мой, в семейные дела. Что у вас творится? С Алексеем происшествие. С Виктором… А семья — она ячейка государства. К ней шаляй–валяй относиться никто из нас не имеет права.

Поссорились, поругались, крик был страшный; били в стол кулаками; больше, конечно, бил Илья Матвеевич, Василий Матвеевич только сдержанно тискал кулаком столешницу.

— Кто ее затирал, кто? — кричал Илья Матвеевич. — Пожалуйста, развивайся, делай что знаешь!

— А интересовались, что она делать–то хочет? Свое дудите тут с утра до ночи…

— Пусть и она дудит свое. Кто мешает!

По–разному смотрели на жизнь, на человека братья Илья и Василий. Илья требовал от каждого активности, он любил напористых, умеющих добиваться своего. Василий готов был учить людей этой активности, помогать ей пробуждаться. Для Ильи человек, остановившийся на распутье, не нашедший еще своего пути, просто не существовал. Василий считал, что на такого человека надо обращать самое большое внимание: «чтобы не забрел куда не следует, чтобы шел вместе с нами».

4

— Товарищи члены завкома, — говорил Горбунов, поглаживая под столом колени, — наш клуб — имею данные — лучший клуб по всему министерству. В смысле помещений и оборудования — красавец клуб! А по работе он, ей–богу, худший! Ну никак не понять — почему? Никак!

— По очень простой причине, — сказал Жуков. — Это не клуб, а заштатное кино и танцевальная площадка.

— Вы забыли о библиотеке, — добавил Вениамин Семенович. С раскрытым блокнотом в руке он сидел в углу возле шкафа, чисто выбритый, в полувоенном костюме, в желтых кожаных крагах. — В ней шестьсот пятьдесят постоянных читателей! — Вениамин Семенович поправил на переносье свои внушительные очки в восемь граней.

— Библиотека, танцевальная площадка, кино — это еще не клуб, — ответил Жуков. — Вы назовите число постоянных посетителей кружков, кабинетов, комнат отдыха. Вы назовите нам такие мероприятия клуба, которые помогали бы заводу в его борьбе за реконструкцию, за выполнение новой программы, помогали бы воспитывать нового человека. Вот что вы нам назовите.

— Что касается кружков… в кружке, например, кройки и шитья регулярно занимаются двадцать шесть человек. — Вениамин Семенович перевернул страничку блокнота. — В музыкальном кружке было…

— Почему «было», а не «есть»?

— Руководитель уехал, нового найти не можем. Я лично не музыкант, — Вениамин Семенович отвечал с улыбкой человека, уверенного в своей правоте.

— Но вы лично, — Жуков сделал ударение на этом «лично», — как мне известно, в прошлом режиссер. Чем же объяснить, что не работает не только музыкальный кружок, а и драматический?

— Спросите об этом у товарища Горбунова, Николай Родионович: — Вениамин Семенович сверкнул очками.

— Не могу, — сказал Горбунов, подымая глаза от бумаг, — не могу согласиться на такие условия, товарищи члены завкома. За руководство драматическим кружком Вениамин Семенович требует тысячу двести рублей! Получается: за клуб тысячу да за кружок тысячу двести…..

— Это же искусство! — перебил Вениамин Семенович. — Как вы не понимаете? Искусство требует всех сил человека. А если человек отдает все силы, то ему…

— Что за парламентские дебаты? — вступил в разговор Иван Степанович. — Клуб должен работать, должен! Взглянуть только на это здание — дворец! На его постройку ушло… — Иван Степанович назвал такую внушительную цифру, что сам же побагровел от возмущения. — Замороженные средства. Не клуб, а мертвый дом! Я настаиваю на самых решительных мерах.

— Вероятно, предложите меня снять, — вот, кажется, и все решительные меры, какие тут принимаются со дня открытия клуба. — Вениамин Семенович пожал плечами и, закрыв блокнот, сунул его в карман френча: все, мол, ясно, старая песня. — Клуб существует четырнадцать лет, — добавил он, — а заведующих в нем сменилось пятнадцать. Могу назвать фамилии, если угодно.

Он ошеломил собравшихся. Никто никогда таких подсчетов не вел. Заведующие приходили и уходили, почти не оставляя памяти о себе. О большинстве из них можно было сказать, что все они на одно лицо, все работали одинаково плохо, до крайности незаметно сменяли один другого. Ну, думалось, пять их было, шесть, — только не пятнадцать. Невозможно теперь и вспомнить, когда, кого из них, за что и почему снимали. Некоторые возглавляли клуб по два–три месяца, а кто всего пять–шесть дней.

Дольше всех держался Вениамин Семенович — два с половиной года.

Это был честолюбивый человек. В четырнадцать лет он написал первое стихотворение, а когда ему исполнилось семнадцать, областная молодежная газета напечатала одно из множества его стихотворных сочинений. Каких–нибудь восемь строчек. Но их оказалось достаточно Вениамину Семеновичу, или, как его тогда ласкательно называли, — Венику, чтобы покорить сердце соученицы по литературному университету. Так у него появилась жена, а затем и дочка с мудреным именем Тайгина, произведенным от слова «тайга». Учиться стало трудно, приходилось зарабатывать Тайгине на манную кашку. Он поступил затейником на какую–то базу однодневного отдыха, через несколько месяцев написал брошюру о затейничестве, ее издали.

Брошюра открыла ему двери в редакции газет. Но беда в том, что те качества Вениамина Семеновича, за которые его в детстве колачивали мальчишки — крикливость и хвастовство, — с годами дополнились непреодолимой страстью к склочничеству. Из–за них он не мог удержаться ни в одной редакции. Но он не унывал. Было время больших строек, — строились первые домны, металлургические комбинаты, тракторные заводы. Вениамин Семенович правду говорил Лиде с Катей — он и в самом деле порхал тогда с одной строительной площадки на другую, что–то писал в редакции многотиражек и радиоузлов.