Меч в ножнах из дикой сливы - Зоя Ласкина

– Хорошо, я отвечу на вопрос, – сказала она, все еще хмурясь, – но пусть сперва ответит на мой. Зачем ему такие сведения?

– Уверен, вы сочтете этого даоса самонадеянным, госпожа У из клана Чу, – Ючжэнь вышагнул из-за спины заклинателя, – но он хочет попытаться достучаться до богов и рассказать им, что их подопечные нуждаются в помощи. Вы знаете, что до недавнего времени по меньшей мере три небожителя: Дракон, Феникс и их дочь Луань-няо – отвечали на молитвы монахов. Возможно, у этого даоса получится, но даже если нет – попытаться стоит. А клан Чу Юн – единственный, кому удалось призвать божество; может, их способ и этому даосу сгодится?

Чу Чжунай долго смотрела на него, потом тяжело вздохнула:

– О таком не говорят стоя и впопыхах, давайте присядем, – и отвела в сторону полог шатра. – Прошу простить меня за прямоту, – продолжила она, когда все четверо устроились на подушках, – но ваше намерение, даочжан, или невероятно благородно, или невероятно безнадежно. Что у вас есть такого, что заставило бы богов услышать вас? Явно не почтенный возраст и множество праведных деяний. Не замахнулись ли вы на то, что вам не по плечу? Или стремитесь совершить доброе деяние и обрести славу?

Цю Сюхуа вскинулась, явно собираясь сказать что-то резкое, но Ючжэнь успокаивающе дотронулся до ее руки, и девушка замерла, уступила, как цветущее дерево, покоряющееся порывам ветра. Он же ответил так:

– В мире нет хорошего и плохого – есть то, что следует Пути, и то, что отклоняется от него, но в конечном счете все же приходит к нему. Ты добродетелен, если принимаешь мир таким, каков он есть, – вовсе не потому, что стремишься творить добро. Принимая мир, ты свободен, а значит, не станешь делать зла; если ты свободен, ты любишь этот мир. Любовь – следствие свободы. Я слишком люблю этот мир, У-фужэнь, чтобы не попытаться исправить хоть что-то из причиненного ему зла. Ни к чему сейчас судить, искать виноватых и думать о мести. Не лучше ли спасти то хорошее, что еще осталось?

Повисла тишина. Цю Сюхуа не убирала своей руки из-под ладони Ючжэня, Хань Дацзюэ о чем-то глубоко задумался, а Чу Чжунай слабо улыбнулась:

– Я расскажу, что знаю, даочжан, но не уверена, что это поможет.

На самом деле рассказала она немало. В призыве бога были задействованы все храмы на землях Чу Юн: и главный, где хранился отмеченный Красной Птицей бамбуковый шэн, и прочие, от храмов при монастырях до мелких святилищ. Как Чу Мидянь умудрился договориться с монахами: убедил, подкупил, запугал, – неясно, но в одно и то же время во всех храмах начали возносить молитвы Красной Птице, и энергия от молитв стекалась чистой ци в главное из святилищ. Там эта ци подпитывала божественный предмет, который помимо молитв служил для божества своего рода маяком.

Конечно, Красная Птица не мог не откликнуться на такой мощный призыв.

Ючжэнь размышлял об услышанном весь оставшийся день. Разумеется, он понимал, что задача не будет простой: ведь если он собирался достучаться до самого Шуйлуна, размах нужен едва ли не больший, чем был у Чу Юн. Однако у юного монаха была дополнительная трудность – проблема, которой не было у заклинателей семьдесят лет назад. Отмеченный божественным прикосновением предмет позволял точнее направить энергию молитвы, но помочь это могло лишь с кем-то из покровителей кланов: в храмах Шуйлуна не было подобных вещей, великий бог-дракон не отличался склонностью хоть как-то обозначать свои визиты в мир смертных.

– Сюнди, ты всерьез собираешься призвать бога? – спросила Цю Сюхуа под вечер, тихо и непривычно робко.

– Да, цземэй. Не драться, но поговорить. Мне есть что сказать ему.

Может, в этом и кроется решение? У Ючжэня нет отмеченного богом предмета, но есть он сам – действующий монах из посвященного Небесным супругам и их дочери монастыря. Наиболее праведные из служителей до недавнего времени спокойно беседовали с богами; ему не обратиться к ним так просто, напрямую, он не умудренный сединами старец или святой, однако что помешает ему самому стать проводником ци, собрать всю энергию молитв и направить ее Водному дракону?

Самонадеянно? Да. Опасно? Безусловно. Наставники в Тяньбаожэнь высекли бы его бамбуковыми палками за подобные намерения, обвинив и в святотатстве, и в гордыне…

Осталось только как следует все спланировать.

Кланов семь, но главных храмов всего пять: святилище в Сяньян давно разрушено, новых же там не строили; храм в Юн – тоже, ведь именно в нем держали взаперти Красную Птицу, а прочие святилища в тех землях либо в руинах, либо под контролем Снежного Беркута, и доступа к ним нет. Безусловно, теперь, когда с чудовищем покончено, кланы смогут объединиться и справиться с Цинь Чжицзыю, но это займет время. А этого самого времени почти нет, если Ючжэнь хочет спасти Вэй Юнмэя и многих других пострадавших…

Значит, остаются храмы в землях пяти кланов. Но к ним тоже нужен доступ – а кто даст его Ючжэню, обычному даосу, не отмеченному Небесной благодатью отшельнику? Он ведь просто юноша. Просто человек, у которого нет ничего, кроме веры и семьи, к которой он хочет вернуться.

Однако одна лазейка была и здесь.

– Молодой господин Хань, боюсь, этому скромному даосу вновь требуется ваша помощь.

– Я ведь говорил уже, чтобы вы располагали мной, даочжан.

То, что Хань Дацзюэ взял на себя переговоры с кланами, оказалось поистине даром Небес. Ючжэню дали разрешение задействовать храмы и их служителей, и Хань Дацзюэ лично отправил к ним адептов с приказами глав или их заместителей, заверенными клановыми печатями. Через три дня обширное моление Шуйлуну должно было начаться во всех главных храмах и значимых монастырях; в молитвах монахам и служителям сказано было повторять: «Снизойди к даочжану Си в Долину тысячи трав, о великий Шуйлун!»

Долину тысячи трав Ючжэнь выбрал потому, что она находилась достаточно далеко от густонаселенных земель: в ней будет и проще достичь отрешенности при обращении к богу, и легче уберечь простых людей, если что-то пойдет не так. Да и целебные растения под рукой – если монаху самому понадобится помощь.

Ючжэнь, конечно, очень жалел о том, что ему не доведется лично посетить главные храмы в землях пяти кланов: послушать певучий утренний колокол в Ин, погладить на удачу величественных львов в Ляо, пройти все ступени горного храма в Далян, поклониться знаменитому нефритовому изображению Шуйлуна в Минъюэ и, само собой, увидеть Водный Храм в Цзи – единственный находящийся не в горах или на возвышенности, а словно парящий на резных столбах у самого берега океана. Что ж, быть может, возможность еще представится.

О том, что пяти главных храмов может оказаться недостаточно, Ючжэнь предпочитал не задумываться.

Цинь Мисюин неохотно отпустила его и Цю Сюхуа. Ючжэнь не стал скрывать от нее свой замысел, лишь попросил помолиться Белому Тигру о благополучии Цинь Сяньян. Он усилием воли прогнал сожаления о том, что оставляет ее вот так, когда ей пригодилась бы его помощь: Цинь Мисюин – дочь главы – сама уже стала главой: она должна справиться. Недаром древние мудрецы говорили: «Тот, кто может подчинить порядку одно чувство, может обрести естественную силу бытия. Тот, кто может забыть одно чувство, может соединиться с дао»[426]. Если он приблизится к дао хоть чуть-чуть, вероятность успеха предприятия возрастет.

В Долину тысячи трав они прибыли накануне ритуала: Цю Сюхуа привезла Ючжэня на мече. Они уже летали так: и в землях Чу Юн, и до битвы с чудовищем, – и Ючжэнь каждый раз поражался тому, как уверенно эта хрупкая на вид девушка держится в воздухе. Сначала она донимала его расспросами, пару раз выразила сомнения в успехе и опасения за его жизнь, но в целом вела себя невероятно покладисто – лишь изредка Ючжэнь ловил на себе ее странный пронизывающий взгляд.

Напоминающее чайную пиалу ущелье встретило их стойким ароматом трав и цветов, прохладой затененных склонов. Подходящее для призыва место отыскалось быстро: укромный грот с растительными узорами на стенах и приветливо журчащим родником.

– Удивительно, как все здесь облагорожено руками