Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

14 Остановится она. Возникающие во сне отголоски ритмов и выражений, имеющих отношение к тому, что испытывала Татьяна в последних строфах главы Третьей, — замечательная особенность этой и последующих строф. Ее сон — это одновременно травести прошлого и будущего. Эти строки в точности повторяют строку 8, строфы XLI в главе Третьей.

XII

   Какъ на досадную разлуку,   Татьяна ропщетъ на ручей;   Не видитъ никого, кто руку 4 Съ той стороны подалъ бы ей;   Но вдругъ сугробъ зашевелился,   И кто жъ изъ подъ-него явился?   Большой взъерошенный медвѣдь; 8 Татьяна ахъ! а онъ ревѣть,   И лапу съ острыми когтями   Ей протянулъ: она, скрѣпясь,   Дрожащей ручкой оперлась12 И боязливыми шагами   Перебралась черезъ ручей;   Пошла — и что жъ? медвѣдь за ней.

2, 13 ручей. Хотя Пушкин придает необычайно широкое значение этому слову (ср.: «грозу» кавказских «потоков» в «Путешествии Онегина», вариант XII, 8), я думаю, мы можем здесь допустить характерную трансформацию объектов сна — кипучий поток любовной истории, шумящий в строфе XI, стихает, превращаясь в знакомый ручеек, протекающий в имении Лариных (глава Третья, XXXVIII, 13), не вызывая ни малейшего удивления у спящей.

8 Татьяна ах! Этот оборот речи — еще один тонкий намек на тот отчаянный порыв, с каким Татьяна летела к ручью в главе Третьей, XXXVIII (см. мой коммент. к «Ах!» в строке 5).

14 и что ж? Риторическая формула, означающая в данном контексте «И что бы вы думали случилось потом?» Ср.: глава Пятая, VII, 1.

XIII

   Она, взглянуть назадъ не смѣя,   Поспѣшный ускоряетъ шагъ;   Но отъ косматаго лакея 4 Не можетъ убѣжать никакъ;   Кряхтя, валитъ медвѣдь несносный,   Предъ ними лѣсъ; недвижны сосны   Въ своей нахмуренной красѣ; 8 Отягчены ихъ вѣтви всѣ   Клоками снѣга; сквозь вершины   Осинъ, березъ и липъ нагихъ   Сіяетъ лучъ свѣтилъ ночныхъ;12 Дороги нѣтъ; кусты, стремнины   Мятелью всѣ занесены,   Глубоко въ снѣгъ погружены.

3 от косматого лакея. На протяжении большей части девятнадцатого века существовал обычай, согласно которому юная барышня благородного происхождения должна была оправляться на прогулку вместе со своей гувернанткой или «dame de compagnie» <«компаньонкой»> в сопровождении лакея в ливрее. Еще году в 1865-м в «Анне Карениной» Толстого (ч. I, гл. 6) мы мельком видим маленькую княжну Кити Щербацкую (одну из внучек Татьяны) прогуливающейся по Тверскому бульвару в Москве с двумя старшими сестрами и m-lle Linon; все четверо — «в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе». Шекспировский «медведь лохматый из России» («Макбет», III, IV, 100) мог бы дать более точный эпитет для перевода слова «косматый».

12 стремнины. Удивительно, что даже русская зима пришла к Пушкину через французские стихи или французские переводы английских стихотворений. В данном случае речь может идти о «Зиме» Томсона, строки 300–01: «…гигантские пропасти / Выстланные снегом…»

13 занесены. То же самое слово повторяется в XV, 8 («занесен»).

XIV

   Татьяна въ лѣсъ; медвѣдь за нею;   Снѣгъ рыхлой по колѣно ей;   То длинный сукъ ее за шею 4 Зацѣпитъ вдругъ, то изъ ушей   Златыя серьги вырветъ силой;   То въ хрупкомъ снѣгѣ съ ножки милой   Увязнетъ мокрой башмачокъ; 8 То выронитъ она платокъ;   Поднять ей нѣкогда; боится,   Медвѣдя слышитъ за собой,   И даже трепетной рукой12 Одежды край поднять стыдится;   Она бѣжитъ, онъ все во слѣдъ:   И силъ уже бѣжать ей нѣтъ.

6 в хрупком снеге. Обычная форма предложного падежа — «в снегу». Общий смысл слова «хрупкий» — «ломкий».

В данном случае прилагательное образовано от глагола «хрупать», означающего «издавать скрипящий, хрустящий звук». Вяземский в своем стихотворении «Первый снег» (см. цитату в коммент. к главе Пятой, III, 6) использует тот же эпитет для снега. См. также восхитительно поэтичную басню Крылова «Мот и ласточка» (1818) в кн.: «Басни», кн. VII, № IV, строки 19–22:

…опять… взялись морозы,По снегу хрупкому скрыпят обозы,Из труб столбами дым, в оконницах стекло             Узорами заволокло.

В двух других описаниях зимы, глава Первая, XXXV, 8–11 и глава Пятая, I, 9, Пушкин повторяет два образа — дым и морозные узоры.

XV

   Упала въ снѣгъ; медвѣдь проворно   Ее хватаетъ и несетъ:   Она безчувственно-покорна, 4 Не шевелится, не дохнетъ;   Онъ мчитъ ее лѣсной дорогой:   Вдругъ межъ деревъ шалашъ убогой;   Кругомъ все глушь; отвсюду онъ 8 Пустыннымъ снѣгомъ занесёнъ,   И ярко свѣтится окошко,   И въ шалашѣ и крикъ, и шумъ;   Медвѣдь примолвилъ: здѣсь мой кумъ:12 Погрѣйся у него немножко!   И въ сѣни прямо онъ идетъ,   И на порогъ ее кладетъ.

1–3 проворно… покорна. Эта рифма, кажется, предвосхищает столь же неточную рифму в XLIV, 1–3: «задорный… проворно» (см. коммент. к главе Пятой, XLIV, 3).

XVI

   Опомнилась, глядитъ Татьяна:   Медвѣдя нѣтъ; она въ сѣняхъ;   За дверью крикъ и звонъ стакана, 4 Какъ на большихъ похоронахъ;   Не видя тутъ ни капли толку,   Глядитъ она тихонько въ щелку,   И что же! видитъ... за столомъ 8 Сидятъ чудовища кругомъ;   Одинъ въ рогахъ съ собачьей мордой,   Другой съ пѣтушьей головой,   Здѣсь вѣдьма съ козьей бородой,12 Тутъ остовъ чопорный и гордой,   Тамъ карла съ хвостикомъ, а вотъ   Полу-журавль и полу-котъ.

4 на больших похоронах. По-видимому, воспоминание о похоронах дяди Онегина (глава Первая, LIII), о которых Татьяне рассказывали те, кто присутствовал на них. Намек на шумные поминки, застолье после погребения.

7 И что же! видит... за столом. Так в издании 1837 г., вместо:

И что же видит?.. за столом.

14 Полу-журавль и полу-кот. Ср.: Мадам де Сталь о «Фаусте» в книге «О Германии», ч. II, гл. 23: «Мефистофель приводит Фауста к ведьме, под началом у которой находятся разные звери — полуобезьяны и полукоты».

Очень странно, что Шлегель, помогавший мадам де Сталь в ее работе над книгой, не исправил этой поразительной ошибки. Животное, упомянутое Гёте в сцене «Ведьмина кухня», не имеет ничего общего ни с «котом», ни с «полукотом»; это просто длиннохвостая африканская обезьяна (Cercopithecus), «eine Meereskatze» <«мартышка» — нем.>.

XVII

   Еще страшнѣй, еще чуднѣе:   Вотъ ракъ верхомъ на паукѣ,   Вотъ черепъ на гусиной шеѣ, 4 Вертится въ красномъ колпакѣ,   Вотъ мельница въ присядку пляшетъ   И крыльями трещитъ и машетъ;   Лай, хохотъ, пѣнье, свистъ и хлопъ, 8 Людская молвь и конскій топъ!   Но что́ подумала Татьяна,   Когда узнала межъ гостей   Того, кто милъ и страшенъ ей —12 Героя нашего романа!   Онѣгинъ за столомъ сидитъ   И въ дверь украдкою глядитъ.

1 Еще страшней, еще чуднее. Эта строка забавно напоминает выражение «Все чуднее и чуднее» из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла (1865), гл. 2.