Земные радости - Филиппа Грегори

— Пожалуй, надо сходить.

Он поднялся на ноги и скривился, когда сапоги сжали стертые ступни. Но все-таки отправился туда, в самый конец их участка, где у стены огорода в большущем ящике стояло его дерево.

— Жаль, мы не назвали его твоим именем, — заметила Элизабет. — Когда лорд Сесил дал тебе для разведения эти каштаны, надо было назвать дерево «традесканция». Ты первый вырастил его, ты имел право.

Ее вдруг поразила мысль о том, как мало им принадлежит, особенно теперь, когда муж стал вассалом и потерял все. Джон пожал плечами, будто названия были неважны, лишь бы деревья росли высокими и крепкими.

— Имя ничего не значит. Право ничего не значит. Но вырастить новое дерево, поселить в садах Англии новое дерево — это значит жить вечно.

Джей явился домой только в сумерках. Он не знал, что отец вернулся, пока не вошел и не обнаружил сразу за дверью стоящие рядышком сапоги, купленные в Портсмуте. Он замешкался, но было уже слишком поздно. Джон, сидевший за стареньким столом, увидел его.

На Джее был костюм из серого сукна с белым полотняным воротничком у горла, простым, без кружева. На голове у него была высокая черная шляпа, тоже простая, без всяких украшений, без перьев и лент. Через плечо был перекинут теплый черный плащ.

Традескант, который уже помылся и переоделся в красновато-коричневый костюм с богатым кружевным воротником, медленно поднялся из-за стола.

— Ты одеваешься очень просто, — сказал он.

Тут, вытирая руки о фартук, на пороге кухни показалась Элизабет, которая услышала, как хлопнула входная дверь.

Джей смерил отца взглядом и решительно заявил:

— Роскошь — пустая трата денег и кощунство в глазах Господа.

Джон развернулся и пристально посмотрел на супругу. Она, не дрогнув, встретилась с ним глазами.

— Наконец ты превратила его в пуританина, — обратился Джон к жене. — Полагаю, теперь он и проповеди читает, и свидетельствует. И может даже в обморок упасть, если потребуется.

— Я могу сам за себя ответить, — вмешался Джей. — И это было мое собственное решение, а не матери.

— Решение! — издевательским тоном повторил Джон. — Что может решить юнец восемнадцати лет?

— Я мужчина! — воскликнул Джей. — Мне уже девятнадцать. Я зарабатываю деньги, как взрослый, работаю, как взрослый, и служу своему Господу, как взрослый.

На секунду Джею и Элизабет показалось, что Джон зарычит и выплеснет свое раздражение. Джей приготовился достойно встретить всплеск ярости, но, к его удивлению, ничего подобного не произошло. Плечи его отца поникли, он отвернулся, тяжело опустился на стул, а затем спросил:

— И как долго ты собираешься продержаться здесь, одеваясь таким образом? До тех пор, пока король не прибудет сюда с визитом? Пока в гости не приедет архиепископ Лауд? Думаешь, им будет приятно увидеть в своем саду сектанта?

Джей вскинул голову.

— Я не боюсь их.

— Да, осмелюсь предположить, что ты даже обрадовался бы шансу стать мучеником, сгореть на костре за веру. Но наш король не жжет еретиков. Он просто отвернется от тебя, а Бекингем тебя уволит. И где ты будешь работать?

— У благородного человека, который разделяет мою веру, — просто сказал Джей. — В стране много таких людей, кто считает, что молиться Господу Богу нашему нужно в простоте и смирении, и кто осуждает расточительство и грехи двора.

— Мне что, нужно тебе разжевать и в рот положить? — закричал Джон. — Они выгонят тебя, и никто не возьмет тебя на службу!

— Муж…

— Что?

— Ты сам говорил мне, что твоя вера в короля и герцога пошатнулась, — кротко напомнила Элизабет. — Джей пытается найти свой путь.

— Какой такой путь? — пробурчал Джон. — Нет никакого другого пути.

— Есть. Вернуться к Библии и искать путь через молитву, — серьезно произнес Джей. — Есть красота тяжелого труда, и есть возможность отказаться от чрезмерного веселья маскарадов и от расточительности. Есть идея поделить землю — тогда каждому достанется собственный клочок земли, чтобы выращивать для себя пропитание, и никто не будет голодать. Огороженные пастбища для овец и закрытые парки можно открыть для всех — пусть все наслаждаются тем богатством, что даровал нам Господь.

— Открыть парки?

— Да, — подтвердил Джей, — даже такие, как этот. Почему у его светлости есть Большой парк на пятистах акрах и Малый парк на трехстах? Почему ему принадлежат общая дорога и этот луг перед воротами? Зачем ему липовая аллея в милю длиной? Почему он имеет право огораживать хорошие плодородные поля, сажать на них несколько красивых деревьев и траву, а потом пользоваться всем этим для конных и пеших прогулок? Что за безумная прихоть брать хорошую сельскохозяйственную землю, выращивать на ней всякие кустарники и объявлять потом природной частью сада, когда дети в Чорли умирают от недоедания, а людей выгоняют из домов и отнимают земельные наделы?

— Потому что он герцог, — решительно заявил Джон.

— И поэтому может владеть половиной страны?

— Все его имущество было подарено королем, а королю принадлежит вся страна.

— И что же сделал герцог для короля, чтобы заслужить такое богатство?

Вдруг перед взором Джона живо предстали качающаяся каюта и мерцающий свет, Бекингем, нависающий над ним, и рана, как от удара мечом, которая была одновременно и высшим удовольствием, и высшей болью.

Джей ждал ответа.

— Не надо, — устало промолвил Джон. — Не мучай меня, сынок. Плохо уже то, что ты приходишь в мой дом одетый как бродячий проповедник. Не мучай меня вопросами о короле и о герцоге, о том, кто прав и кто виноват. Я был близок к смерти, моя жизнь зависела от того, вспомнит ли король о своем друге, пропавшем где-то на голом острове. И он не вспомнил. У меня нет сил с тобой спорить.

— Значит, я могу одеваться и молиться, как пожелаю.

Традескант устало кивнул.

— Носи, что хочешь.

Наступило молчание. Пока Джей осмысливал размеры своей победы, Традескант повернулся к нему спиной и занял свое место за столом. Джей снял забрызганные грязью рабочие сапоги и ступил в комнату в носках.

— Я намерен жениться, — спокойно объявил он. — И уйти со службы у герцога. Собираюсь поехать в Виргинию и начать все сначала. В стране, где нет лордов, королей и архиепископов. Я буду там, где люди сажают свой райский сад.

Он решил, что отец побежден, и спешил воспользоваться добытым преимуществом. Но Джон поднял голову и сурово посмотрел на сына.

— Подумай еще раз, — посоветовал он.

Обед был съеден в неловком молчании, потом Джей надел шляпу и вышел в темноту, прихватив небольшой фонарь, освещавший дорогу.