Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов

Чем больше Осипов смотрел на землю, тем яснее ему виделась общая картина: немцы «перепутали» нахождение линии фронта. Вместо того чтобы продвигать резервы на север, их колонны настойчиво уходили на Белгород, на юг.

Сосредоточенность Матвея нарушило радио. Он узнал голос командира полка истребителей подполковника Меркулова:

— Семьсот тринадцатый, тебе не надоело еще лазить по кустам и искать сделанный для тебя снаряд?

— Надоело, Двести десятый. Только ведь надо. Потерпи. Еще посмотрим немного.

Чтобы не ошибиться и не выглядеть только разведчиком, он решил быть и охотником — бомбить и штурмовать обнаруживаемые им войска. Только пикируя на них до малой высоты, можно было еще раз убедиться, что ты не путаешь сторону движения. Его теперь уже не очень интересовали леса. Из лесов танки и автомобили могли идти в любую сторону. А вот двигающиеся — это уже плановость, выполнение какого-то замысла. Если не демонстрация, не ложное передвижение, то это отход. Каждое новое пикирование на очередную колонну все больше убеждало его: войска идут на юг, уходят из сделанного ими же самими мешка.

— Семьсот тринадцатый, я — Двести десятый, тебе пора уходить. «Лавочкиных» уже нет, остались драться… Давай влево, пошли на восток, а то подойдут новые фрицы и нас отсюда не отпустят…

— Пошли, мы уже все сделали. Разворот на солнце.

— Давай к земле. Я четверкой остаюсь наверху, а Гарик с тобой низом пойдет… «Маленькие», потянулись вверх. Смотреть за Гариком.

Осипов решил помочь командиру полка. Зная его горячий характер и «драчливость», хотел исподволь подсказать ему, чтобы тот не ввязывался в бой.

— Двести десятый, если «гансы» появятся, ты с ними не связывайся. Уходи. Дело-то сделано.

— Уйдем, если разрешат и если ума хватит!

Но следующее слово уже было другим. У Меркулова исчезли нотки иронической насмешливости и спокойной неторопливости.

— Шестерка «худых»[30] сверху. На нас падают. Разворот веером… Гарик, одну пару поставь выше себя. А мы этих придержим.

Матвей понял, что у него за хвостом началась новая схватка. Прибавил, сколько мог, скорости, прижал самолеты к земле. Торопясь домой, он прятал самолет в земной разнообразности красок, управляя машиной, смотрел кругом настороженно. Незаметно в голове зародилась раздвоенность мысли, а на сердце противоречивость чувств… Мозг подводил уже итоги полета и считал, что все удалось хорошо, а добытые сведения принесут большую пользу. Однако этот вывод столкнулся с неудовлетворенностью и, может быть, даже собственными осуждениями.

«А на каком основании ты успех приписываешь только себе? Ведь ты даже не знаешь ребят на «лавочкиных», которые были вместе с тобой и молча взяли врага на себя. Они, наверное, еще дерутся. Все ли домой придут? Меркулов остался вчетвером против шести. Чем у него бой кончится?…» Сердце радовалось успеху и тревожилось за судьбу оставшихся боем прикрывать его жизнь.

Легко в книжке читать: «Каждый солдат должен знать свой маневр». Но когда твой маневр, твоя безопасность, а может быть, и жизнь закрывается грудью товарищей по оружию, то всегда хочется поменяться с ними и местами, и ролями. Эта неписаная солдатская этика, этика благородной души советского человека много раз выручала не только Матвея, но и других, идущих через войну солдат Красной Армии всех рангов и национальностей.

На войне в любом бою тяжело. Любой бой, даже самый победный, может стать для кого-то последним в его жизни. Особенно тяжел бой при вынужденной обороне. И обороняешься-то только потому, что враг в данный момент сильнее тебя. Не ты, а он диктует тебе свои условия. И, несмотря на это, красногвардейцы революции, красноармейцы и партизаны гражданской и этой — народной — всегда считали за честь быть в арьергарде, прикрыть отход своих товарищей на новый рубеж. Оставаясь в окопе, у переправы на верную смерть, они благодарили командиров за оказанное им доверие. И если случалось, что, выполнив задачу, кто-то все же оставался живым, то сам себя он никогда не считал героем. Товарищи в этом подвиге или самопожертвовании видели обычное и естественное выполнение службы и долга, а начальники не всегда с необходимой настойчивостью беспокоились о наградах.

…«Илы» вышли на свою территорию. Осипов еще раз осмотрелся кругом… Как будто бы все шло хорошо. Врагов в воздухе не видно.

— Гарик, мы дальше одни дойдем. Если есть горючее, иди к Двести десятому. Помоги там.

В ответ радостное:

— Спасибо, Семьсот тринадцатый! Мы назад!

«Яки» лихим боевым разворотом растаяли в синеве неба. Пошли обратно в огонь защищать не свои, а другие человеческие судьбы…

Истребители ушли. Место у командира справа освободилось, и Борубай занял его. Ведущему самолету стало безопасней. Между солнцем, возможным врагом, прячущимся в его лучах, и Осиповым теперь появилось препятствие из воли, разума и тела его подчиненного. Ведомого, товарища и друга, человека, считающего, что его предназначение состоит в том, чтобы принять удар на себя. Тень от низко идущей командирской машины стремительно неслась по земле. И Борубаю казалось, что это не тень от «ила», а тень беркута, летящего над степью вслед убегающей лисице.

«Раз нельзя передавать данные разведки по радио, надо обязательно дойти до дому, — думал Борубай. — Увиденное нами никак не должно пропасть. Сейчас командирская память — наша драгоценность».

Удовлетворение от сделанной работы, ощущение радости жизни переполнили душевную чашу. Охотник запел про то, как они высмотрели врага, хорошо стреляли и несут на крыльях добрые вести.

В штабах Воздушной армии фронта одновременно получили результаты наблюдений не менее десятка воздушных разведчиков. Донесения дополняли и перепроверяли друг друга.

Сведения о противнике, доложенные разведчиками, оказались идентичными.

Враг уходил. Сила переломила силу.

Летчики первыми увидели признаки победы, радовались ей. Пехота и танки, не ощутив еще ослабления врага к сопротивлению, сомневались.

Как только командование убедило себя в том, что фашистские войска начали отход, перед ним сразу возникли новые и не менее сложные задачи. Что делать?… Дать отойти противнику на намеченные им самим рубежи бескровно или приложить максимум энергии дли того, чтобы сорвать плановый отход и этим облегчать себе решение задач в будущем?

Отступление врага у всех командных инстанций, оставшихся в строю с первых дней войны, восстановило в памяти картины сорок первого и сорок второго годов. Их собственные бои, сражения и так называемые отходы на «заранее подготовленные рубежи». И этот кровью оплаченный опыт позволил им быстро принять единственно правильное решение. Сорвать плановый отход, не давать врагу закрепляться на выгодных рубежах и нанести максимально возможные потери.

Но и командование группы армий «Юг» понимало, что если оно не сможет осуществить планомерный отвод войск, если прикрывающие отступление части будут смяты, то это приведет к тяжелейшим последствия, итог которых трудно будет заранее предусмотреть.

Немцы отходили. Ведя тяжелые арьергардные бои, дивизии еще не успели полностью осознать свершившегося события: они потерпели поражение. Сила переломила силу. Цепляясь за чужие им бугры и овраги, леса и поля, деревья и речушки, они еще надеялись на фюрера, который «может и должен» их спасти, что обязательно свершится чудо, которое обещал Геббельс.

И опять враги сходились врукопашную, в танковых контратаках, в воздушных боях. Каждый старался сейчас создать себе благоприятные условия для будущего.

Контрудар танковой армии Воронежского фронта совпал по времени с началом контрнаступления войск Центрального и Брянского фронтов. Это ускорило принятие решения фашистским командованием на отвод войск армий «Юг» на Белгородском направлении.

Обстановка складывалась благоприятно. Но сил у наступающих частей оказалось недостаточно, чтобы смять немецко-фашистские части, прикрывающие отход. И когда это стало очевидно, Москва ввела в сражение новые и свежие войска — Степной фронт и еще одну воздушную армию.

Ранний день накалялся боями. Солнечный зной начисто уничтожил недавние следы дождя. Дрожащее марево горячего, пыльного и дымного воздуха плыло над полями боев, размывая контуры земных ориентиров и маскируя от летчиков войска.

Шубов, идущий во главе своей эскадрильи, сверху хорошо видел, как наземные бои выбрасывали в небо все новые порции пыли и копоти, расцвечивали фронт пожарами. Его не интересовали фашистские войска, охваченные огнем войны. Эти уже были обречены на уничтожение или беспорядочное отступление. Он искал колонны, ушедшие от боя на десять, а то и двадцать километров, потому что из них в глубине обороны враг будет создавать новые огневые рубежи. Наблюдая изуродованную сражениями землю, размочаленные дороги, разбитые и сгоревшие деревни, он с горечью отмечал, что между боем и хвостами догоняемых им колонн накопилось уже около десятка километров, а это означало, что враг смог оторваться и будет иметь время на каком-то далеком рубеже снова подготовиться к сопротивлению.