Годы нашей жизни - Исаак Григорьевич Тельман

Во-вторых, меня гонят с романом, который я почти закончил.

В-третьих, у нас прибавление в семье, и это тоже несколько осложняет жизнь».

Речь идет о романе, который в будущем будет называться «Весна на Одере». Пока он называется «Весна в Европе», а при рождении это было «Падение Берлина».

В том же майском письме Казакевич сообщает другу:

«В номере 5 журнала «Знамя» напечатана моя повесть «Двое в степи». Журнал я вам вышлю. Прочитайте это новое творение и напишите мне о нем...»

Вернемся к рукописи нового романа, над которой склонился писатель, имеющий теперь и отдельную рабочую комнату, и свой письменный стол. Казакевич трудится над романом. Он отправляется в две длительные поездки.

Сначала в Ленинград.

«Я сижу в Ленинграде скоро месяц и кончаю свой роман «Весна в Европе, или Начало мира». Не знаю, как назову. Это о последних неделях войны, включая взятие Берлина. Там есть ленинградские эпизоды — один из героев ленинградец, — и я вынужден был поехать сюда. 15 июля выеду в Москву.

Ленинград прекрасен, несмотря на очень хмурую погоду с дождями. Это действительно один из самых красивых городов мира. Да, здорово строили старики.

Крепко обнимаю Вас, старый друг-отец...»

Вторая поездка к Захару Петровичу в Херсон.

Оба давно ждали этой встречи, и она принесла им большую радость. Несколько дней были вместе, успели обо всем переговорить, многое вспомнить. Отправились в Козацкое, где родился Захар Петрович и где похоронен его сын Николай. Потом ездили по приднепровским местам, в которых прошла боевая юность командира. А возвращаясь из этих путешествий, вспоминали события, от которых их отделяли всего три года.

На столе лежали военные карты, и Выдриган вел рассказ о сражениях в Померании, в Потсдаме и Берлине. Казакевичу нужно было еще раз увидеть бои в Германии и «Весну на Одере» глазами Захара Петровича, которого он в романе называл Тарасом Петровичем.

За этими воспоминаниями их заставали херсонские ночи, ясные, звездные и еще совсем теплые в сентябре.

Казакевич уезжал из Херсона ободренный, с большим зарядом новых сил. И вся осень сорок восьмого года прошла в беспрерывной работе за столом.

Из писем, посланных другу-отцу в ноябре 1948 года, можно хорошо себе представить тяжкий писательский труд Казакевича и что такое литературный подвиг.

6 ноября 1948 года

«Все это время с моего возвращения из Херсона работаю как проклятый... Начинаю в одиннадцать часов вечера и кончаю в шесть-семь часов утра. Потом сплю до двух часов дня, гуляю, хожу по делам, а вечером снова за работу. Ночная работа утомляет и портит нервы, но ничего не поделаешь, надо кончать роман.

Живу только своим романом и ни о чем теперь больше не способен думать. Как сумасшествие — даже тошно становится.

Нашу жизнь в Херсоне и поездку в Берислав и район вспоминаю по сей день с удовольствием. Все это дало мне большую зарядку — и это сказалось на моей работе...»

Через десять дней, 16 ноября:

«Как Ваша жизнь, Захар Петрович? Моя в непрерывном упорном труде. Я поставил перед собой задачу к 15 декабря закончить роман. Работаю ночи напролет и стараюсь ничем не отвлекаться».

И еще через пять дней, 21 ноября:

«Я заканчиваю свой роман, и это важно. Кончу его к Новому году. Работаю так много, и только по ночам, что начались головокружения. Чем больше меня ругают, тем больше я работаю. Хорошо, что я способен на это, и для меня это значит, что я чего-нибудь стою».

К Новому году завершить книгу не удалось, и только в начале лета 1949 года Казакевич поставил последнюю точку. Он отдал роману много сил, и, пожалуй, ставшие банальными слова «выжатый как лимон» в данном случае наиболее точно передавали состояние Казакевича.

Как справедливо заметил биограф Бальзака: книга входит в строй, сердце писателя выходит из строя.

Новая книга Казакевича пошла к читателям. Рядом с комдивом Сербиченко из «Звезды» со страниц «Весны на Одере» поднимался генерал-майор Тарас Петрович Середа, многим тоже очень похожий на Захара Петровича. И спустя несколько лет сам писатель скажет:

«В моих произведениях — повести «Звезда» и романе «Весна на Одере» — 3. П. Выдриган частично изображен в образах полковника Сербиченко и генерал-майора Середы».

Наверно, читателю будут интересны и другие признания Эммануила Генриховича, свидетельствующие о том, под каким сильным влиянием личности Выдригана он находился и как Захар Петрович помог ему стать военным человеком и военным писателем.

Вот несколько избранных мест из писем другу-отцу:

27.I 1946 года

«Я часто думаю, какое счастье для меня найти такого человека на войне, как Вы, который сделал меня солдатом, хоть и плохим».

13.II 1946 года

«Ох, Захар Петрович... вспоминаю Вас, и Ваше лицо, и все манеры, и нашу совместную службу, полную все-таки какой-то волшебной романтики, и даже душе тепло становится».

4.I 1947 года

«Когда я пишу о войне, я много думаю о Вас, о Вашем влиянии на мою жизнь.

Чудесное воспоминание о нашей совместной службе. Те знания, которые Вы мне дали на практике войны, неизмеримо обогащают меня и помогают мне писать.

Как все-таки здорово, что я встретил Вас. Вы увидите из моих произведений, что Ваши наглядные уроки не прошли даром для меня...»

26.VIII 1950 года

«...Люблю Вас по-прежнему и считаю Вас, как и раньше, своим единственным военным учителем. Если я хоть немного знаю войну и военных, если я пишу хоть мало-мальски хорошо, — то я в большей степени отношу это за счет Вашего отношения ко мне, за счет той большой школы, которую прошел под Вашим руководством.

Недавно получил письмо от полковника Корниенко. Помните его? Он был начальником отдела кадров армии. Я вспомнил о том, как он однажды хотел забрать меня к себе на работу в отдел кадров. Я уже в то время был начальником разведки 76‑й дивизии. Я отказался от этого довольно заманчивого предложения. Вспоминая теперь это все, я очень рад, что отказался и остался служить с Вами дальше, вместе с Вами пережил Ковельскую операцию и Ваше ранение в Ковеле. Если бы не это, я бы, вероятно, не смог бы написать «Звезду» и,