Годы нашей жизни - Исаак Григорьевич Тельман

Он нашел сына, которого считал погибшим, спешил на свидание с ним и прибыл на похороны. Во второй раз хоронит он Николая.

Жизнь, судьба! Неужели вам недостаточно всех тяжких испытаний, которые вы уже посылали Захару Петровичу?!

Теперь Выдригану иногда начинает казаться, что собственный разум уже не подчиняется ему, как Николаю перестал подчиняться самолет.

Нет, нет! И в трагедии своей ты останешься мужественным солдатом. Не поддашься горю, не дашь ему сломить, ожесточить тебя.

«...ОБНИМАЮ ВАС, СТАРЫЙ ДРУГ-ОТЕЦ»

Казакевич давно считает Выдригана вторым отцом. И теперь больше, чем когда-либо, испытывает сыновнюю любовь и нежность к Захару Петровичу.

«Крепко жму Вашу отцовскую руку...»

«Крепко обнимаю Вас, старый друг-отец» — так пишет он в письмах.

Расстояние и разлука не ослабили их дружбу. Они все время переписываются и много думают друг о друге.

Бывает, встретится вам в большом и беспокойном море жизни многоликий человек. Одно обличье у него истинное, другое показное; одно для подчиненных, другое — для начальства, и еще третье — для общественного мнения.

Захар Петрович Выдриган был всегда един.

Откуда бы вы на него ни смотрели — сверху или снизу, из штаба армии, фронта или из окопа, из батальона, смотрели бы глазами бойцов, связистов, разведчиков или глазами штабных офицеров и больших генералов — он был в одном облике.

Чувствовалось, что это умный человек, но сколько вокруг не менее умных людей! Его по справедливости считали опытнейшим военным, хорошим комдивом, но сколько их в армии, людей еще большего военного таланта! Однако по своим нравственным качествам, по своей искренней любви к бойцу, который вынес все тяготы войны, по своей человечности — комдив Выдриган мало кому мог уступить.

Размышляя, Казакевич часто обращается к личности Выдригана.

«...Я имею все основания утверждать, что хорошо знаю Захара Петровича, его личную и общественную жизнь, его характер...»

«...Замечательный человек...»

«Наблюдательный, остроглазый, все замечающий и все понимающий...»

«...Крупный военный авторитет...»

«...Бесстрашный командир, которого любили и высоко ценили подчиненные ему военнослужащие, а также его начальники, в том числе такие, как маршал Рокоссовский, генерал-полковник Крылов, генерал-полковник Попов, генерал-полковник Гусев и др. Мы, разведчики, особенно ценили генерала Выдригана как справедливого и храброго начальника, для которого советский военный долг был превыше всего. Опытный военный, прошедший три войны, раненный шесть раз, старый член партии, он во многом являлся для нас образцом советского командира...»

«У вас военная душа», — писал Казакевич своему наставнику и бывшему командиру.

В их переписке 1946—1947 годов не раз возникает речь о каком-то важном рапорте, который генерал собирается подать.

«Как только сумею, приеду к Вам... тогда и обсудим возможность рапорта по интересующему Вас вопросу...»

О чем рапорт?

Читатель, уже знакомый с характером Выдригана, легко расшифрует строки из письма Казакевича.

Э. Казакевич — 3. Выдригану,

16.I 1946 года, Германия

«Читаю я Ваши письма, особенно последнее, и думаю. Старый солдат все еще не успокоился. Все еще тянет его в неведомые дали, все еще одолевают его высокие думы и заботы обо всем мире. Обнимаю Вас, Захарий Петрович...»

ПОЛЕМ БОЯ СТАНОВИТСЯ ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ

Храбрость нужна писателю так же, как генералу.

Э. Золя

Захар Петрович в Тамбове.

Казакевич за несколько тысяч километров от него — в Германии.

И если долго нет писем, друг-отец полон тревоги.

3. Выдриган — Э. Казакевичу

24.XII 1945, из Тамбова

«Ты молчишь, как в воду канул. Может, мое беспокойство не без оснований? Не сорвали тебе там голову начальники? Пиши, друг».

Чем же занят офицер разведотдела армии?

3. Выдригану, 27.I 1946 года,

из Германии

«...В основном обобщением опыта войны в разведке. Написал большую работу «Заметки об обороне немцами городов». Ее сильно расхвалили. Теперь пишу еще больший труд: «Организация и проведение поиска по захвату контрольного пленного». В этой работе несколько раз упоминается Ваше имя, как Вы меня учили вести разведку, советы Ваши как старого разведчика и т. д. Работа обещает быть очень интересной. Это объемистый труд (40—50 страниц на машинке), где я постараюсь обобщить весь опыт организации поисков...»

А что делает литератор Эммануил Казакевич?

«Я, по-прежнему, делаю заметки для будущих своих работ...»

Замысел «Звезды» уже родился.

Писатель Казакевич сможет его осуществить потому, что был и есть разведчик капитан Казакевич. И то, чем сейчас занят офицер разведки штабарма, тоже будет иметь прямое отношение к «Звезде». Это окажется военно-теоретической подготовкой для создания повести.

Весной сорок шестого года Казакевич вернулся в Москву. Он полон замыслов, хочет писать. Но нет крыши над головой, а на руках семья, две дочки.

«Никогда не теряй бодрости», — пишет старый друг. И из Тамбова Выдриган помогает писателю раздобыть временное жилье — «трущобу в Хамовниках», где Эммануил Генрихович сутки напролет трудится над повестью о разведчиках.

Э. Казакевич — генералу 3. Выдригану

«...Привет Вам от жены и бедных девочек, которые порядочно настрадались последнее время, пока я сидел и работал, не зная, что получится. И получилось...»

«...Если я со своими детишками выдержал последние два месяца — без дров и часто без еды, да еще написал вещь, которая признана хорошей... мне приходится удивляться себе самому и терпению моей многострадальной семьи...»

«...Я закончил повесть о разведчиках... Она... появится в № 1 за 1947 г. журнала «Знамя», а позже выйдет отдельной книжкой... Моя повесть заслужила в литературных кругах очень высокую оценку — пожалуй, выше того, что она заслуживает. Но я не буду зазнаваться, можете быть уверены, буду продолжать работать...»

Это из писем, которые в декабре 1946 года и январе 1947 года Казакевич шлет Выдригану, уже перебравшемуся в родной Херсон.

Поздним вечером сорок седьмого года, еще не подозревая, какая встреча его ждет, Захар Петрович раскрыл только что прибывший, пахнущий свежей краской номер московского «Знамени».

В ту ночь он не смог заснуть. Допоздна читал не отрываясь. И только когда устали глаза, он, сдвинув очки на лоб, широкой ладонью на минуту-другую прикрыл покрасневшие веки.

Он растроган и потрясен. Ему самому как-то даже не верится: неужели это написал Эмма?! Словно чтобы убедиться, время от времени он возвращается к