Том 2 - Валентин Овечкин

Павел (бросает на землю шинель и вещевой мешок). Здесь подождем. (Смотрит на часы.) Директор в три часа будет ехать из Степановки на станцию. (Садится на камень, усаживает рядом с собой Катерину.) Не надолго мы встретились с тобой, Катя…

Катерина. А все-таки встретились… И жил ты далеко от нас, не знала я тебя, что есть такой на свете, и воевал где-то под Польшей, а пришел ко мне… О чем ты думаешь?

Павел (смотрит на Катерину). Думаю — увидимся ли еще когда-нибудь?

Катерина. Вряд ли. Далеко ваш край. Тебе к нам не будет случая приехать, да и мне туда дела нет. Ты сейчас станешь на место, столько хлопот на тебя свалится, забудешь меня?

Павел. Не забуду, Катя…

Катерина. Не пожалеешь, что уехал от меня?

Павел. Не знаю…

Катерина. А радовался, когда получил письмо.

Павел. Что ты говоришь, Катя! Ведь родные же. Дочка…

Катерина. И зачем ты приехал? Разбудил мое сердце. Не знала любви-печали, так бы и жить. (Обнимает Павла).

Павел. Прости.

Катерина. За что? За что?.. (Долго молчит, прижавшись к Павлу.) Когда стала я собирать тебя в дорогу, все вспоминалось мне мое девичество. Знаешь, бывает так: останется в памяти один день на всю жизнь… Лет семнадцать мне было. Пошли мы с девчатами в лес по грибы осенью. Осенью у нас в лесу хорошо, солнце греет не жарко, трава на полянах пробивается после дождей молодая, как весною. Ягод много поздних, ежевики. Крупные такие ягоды, как малина, только черные. В сосновом лесу совсем незаметно, что осень наступила, а в лиственный зайдешь — там видно, на дубах лист краснеет. Теплый был день, бабье лето. Мы даже в озере выкупались, в Бирючьем яру… И там я отбилась от девчат. Они пошли дальше в лес, а я села на полянке, стала волосы сушить. У меня коса была длинная. Села спиной к солнцу, распустила косу, стала грибы перебирать. И сморил меня сон, заснула я на зеленой траве. Долго я там спала, чего-чего только не наснилось, вот ведь сколько времени прошло, а до сих пор помню. И маленькой девчонкой видела себя во сне. Пасу гусят с подружками на выгоне, а коршун украл одного гусенка, я гонюсь за ним и кричу: «Отдай, отдай, это мой!» Потом приснилось, будто у нас во дворе возле хаты яблоня выросла, и на ней маленькие яблочки. Я вышла из хаты, стала те яблочки рвать и есть. А они кислые — аж дух захватывает. Бабья примета, знаешь: если перед замужеством кислицы приснятся — не будет счастья… Ну, не то важно, что снилось, а как я проснулась. Солнце заходит за соснами, а мне показалось — еще только утро. Забыла даже, как в лес попала — так мне сон заморочил голову. Потом пришла к памяти. Но не совсем. Выбралась на дорожку, иду домой, а сама все-таки думаю, что утро. Пришла, говорю матери: «Мамо! Почему коров гонят обратно в село? Мамо! Почему солнце сегодня не там всходит?» Мать смотрит на меня: «Ты что, дочка, очумела? Оно не всходит, оно уже заходит…» Вот и сейчас со мною, Паша, как тогда в лесу. Проснулась — и солнце увидела, думала — утро. А оно — заходит…

Большая пауза.

Что жена тебе писала? Ты еще письмо получил?

Павел. Получил, когда послал ей телеграмму. Гордая. Не хотела первой писать мне. Что пишет? О колхозе пишет. О себе, как жила… Их гестапо забрало в первые же дни, как пришли немцы… Мне было радостно не только потому, что жива она и дочку спасла, а что хорошо прожила это время… Много я передумал о ней на фронте. Я самого худшего боялся. Думал, не дорого ценила все наше, легко с ним и расстанется. А она в партизанах была, воевала.

Катерина. Значит, и ее коснулось… Не надо, не рассказывай. Не думай о ней сейчас, Паша! Смотри на меня… Душу она из меня вынула!.. Вот говорю так, а если бы остался ты, не знаю, как бы мы жили. Все стояла бы перед глазами та, которую ты бросил, раненую… Вон машина уже едет…

Павел (смотрит на дорогу). Наша машина… Остановилась. Зовут. (Встает.)

Катерина (встает). Обними последний раз.

Долгая пауза.

Павел. Мне нелегко без тебя будет…

Катерина. Знаю… (Словами песни.) «Полетила б за тобою, та крылэць нэ маю…»

Павел. Чего тебе пожелать, Катя, на прощанье?

Катерина. Ничего не желай. Что было, то прошло, что будет — увидим. Прощай, иди… Прощай, Паша, сердце мое! (Плачет, еще раз обнимает и отталкивает его от себя.)

Павел уходит, оглядываясь. Катерина смотрит туда, куда удалился Павел, на машину, увозящую его, на степную дорогу — смотрит, застыв неподвижно на месте.

Занавес.

Действие третье

Двор Марфы Стеблицкой. Слева крыльцо хаты с вывеской: «Правлiния колгоспу «Ленiнский шлях». На середине двора большая яблоня, под ней летняя печка с высокой железной трубой, стол, скамейки. Справа плетень, отгораживающий усадьбу Стеблицкой от хозяйственного двора. На земле, под плетнем, валяется немецкая каска — можно догадаться, что Марфа приспособила ее под какие-то домашние нужды, наливает в нее воду курам или кормит поросенка. На хозяйственном дворе, под навесом, виден разный уборочный инвентарь. В глубине сцены — панорама села. Кое-где на обгорелых стенах хат уже новые стропила. Под яблоней собрались: Марфа Стеблицкая, Вера, Катерина, женщины из других бригад, Явдоха и Мирон. За плетнем, облокотившись на него, стоит Максим. Он, видимо, починял инвентарь на хозяйственном дворе — в руках у него молоток и большой гаечный ключ. Женщин интересуют ящики, сваленные под яблоней. В них — товары, привезенные из района.

Вера. Ну, покажи, Мирон, что там за товары привезли нам?

Мирон. Нельзя. Это вот все у Марфы Ивановны под отчетом будет. Пусть в хату снесет и под замок. А в воскресенье откроем распродажу — под трудодни. Я уже вам говорил: это район выделил нам, как передовому колхозу.

Вера. Хоть один ящик открой!

Мирон. Вот пристали! (Открывает крышку одного ящика). Смотрите.

Женщины заглядывают в ящик. Вера достает оттуда сапоги огромных размеров.

Вера. Или они думают, что мы тут рыболовством занимаемся? (Роется в ящике). Нет, только одна пара на верблюда, а то все на людей. И калоши есть.

Мирон. Посмотрели? (Заколачивает ящик.)

Женщина. А там что?

Мирон открывает крышку другого ящика, там мануфактура.

Вот этого возьму себе на костюм! Давно хотела пошить костюм.

Марфа (достает кусок материи). А мне этого рябенького на блузку.

Мирон. Вам тут товаров отвалили — вагон!

Вера. О, девки, заживем! Будет из чего пошить и летное, и зимнее, и кровати будет чем застлать.

Явдоха. Одним дуже жирно, а другим — ничего.

Вторая женщина. Ничего, как трудодней в табеле ничего. А трудодни есть — получишь.

Явдоха. Что получу?

Первая женщина. На собрании скажут.

Мирон. А, Явдоха заговорила!.. У тебя-то с получкой, пожалуй, плохо будет. Сколько у тебя трудодней?

Явдоха Тринадцать, чи шо, подсчитывал бригадир.

Мирон. Несчастливое число. За месяц?

Вторая женщина. Какое за месяц! С самой зимы, как и восстановили колхоз.

Мирон (заколотил ящик, сел за стол). Ну, давай тогда, Явдоха Семеновна, поговорим официально. Мне Андрий Степанович поручил, как временному завхозу, выяснить, что ты дальше думаешь делать. Тринадцать трудодней за полгода! За такие достижения и до войны из колхозов выгоняли.

Явдоха. А я, Мирон Федотыч, справку имею от фершала.

Мирон. Покажи. (Берет у Явдохи бумажку, читает.) «Выдана гражданке Явдохе Семеновне Марченко…» Так… «растяжение жил на правой задней ноге и воспаление ратиц…» Ничего не понимаю. Это у тебя растяжение жил на правой задней?..

Явдоха. Ох, не ту дала! То на корову! У меня еще есть. (Ищет за пазухой.)

Марфа. Ты брось свои справки, а скажи человеку прямо: огороды мешают тебе о колхозе подумать.

Женщина (загибает пальцы). На своем плану — один огород. Корниенковых план захватила — два. В лесу три поляны распахала…

Явдоха. Две.

Женщина. Брешешь, три, и за лесниковой хатой есть, сама видела, как ты картошку там полола. Сколько? Пять? Да у Савченковых сирот пополам взяла. Шесть огородов!