Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

29-го я первый раз сел на лошадь великой княгини «Кармен», на которую она еще ни разу не садилась. Это была красавица, чудная, чистокровная английская лошадь, но крайне нервная, горячая. Соколов, конюшенный офицер, провожая меня, сказал, что если я вернусь благополучно и лошадь никаких фокусов делать не будет, то он ставит мне пять с крестом. К счастью, лошадь шла идеально, так что Соколов, ожидавший меня с волнением, пришел в восторг. Рысь у этой лошади была такая, что другие лошади могли за ней поспевать только вскачь, при этом рысь была удивительно покойная.

30-го, к моему большому смущению, я за чаем разбил любимый кувшин великого князя, которым он очень дорожил. Кувшин был египетский, высокий, в серебряной оправе, полон молока, которое разлилось по всему столу. Великий князь ничего не сказал, но по его лицу я видел, как ему это было неприятно.

1-го августа вечером получено было известие о кончине митрополита Леонтия, он скончался в Черкизове, на митрополичьей даче. Владыка почувствовал большую слабость еще 25-го июля. Он говорил приближенным, что до будущего воскресения он доживет, а дальше не знает. Между прочим, он распорядился, чтобы 1-го августа был совершен в Черкизове более торжественный ход на воду для освящения. Некоторым из близких лиц он раздал иконы. В четверг 29-го июля вечером владыка пожелал, чтобы его приобщили святых тайн и соборовали.

В субботу утром он был в полном сознании и приобщился святых тайн. Вслед затем в речи обнаружилась немота, произносимых им слов не могли разобрать. На правой ноге появились темные пятна. Вечером после соборования он впал в бессознательное состояние и пробыл в нем до смерти.

Великий князь его навестил в эти дни, митрополит был уже без сознания. Митрополит Леонтий недолго управлял Московской митрополией, на его долю пришлось подготовить и осуществить великое торжество празднования 500-летия со дня кончины преподобного Сергия, затем по его инициативе была издана очень ценная копия со Св. Евангелия, писанного рукой святителя Алексия.

2-го августа в три часа дня на панихиде присутствовал великий князь Сергей Александрович и все мы, лица свиты. 3-го августа при торжественной обстановке состоялось перенесение тела митрополита из домовой митрополичьей церкви села Черкизова в Чудов монастырь. Шествие направилось к Преображенской заставе, затем по Стромынке, Сокольничьему шоссе, вокзальной площади к Красным воротам, по Мясницкой, Китайскому проезду на Воскресенскую площадь, где из Иверской часовни была вынесена чудотворная икона Божьей матери и отслужена была лития. При колокольном звоне всех церквей процессия вошла в Кремль к Чудову монастырю, тело было поставлено в Алексеевской церкви.

4-го августа состоялось отпевание тела почившего и перевезение его для погребения в Сергиево-Троицкой лавре. <…>[300]

Великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна прибыли к началу литургии, после которой состоялось отпевание тела почившего. После прощания с владыкой к гробу подошел великий князь и, простившись с почившим, посыпал землю на его тело. Отпевание окончилось в третьем часу дня. При колокольном звоне процессия двинулась на Ярославский вокзал. За гробом шел великий князь пешком, а великая княгиня ехала за процессией в экипаже. В пятом часу процессия прибыла на вокзал. Для большей поместительности платформы для препровождения тела митрополита она была составлена из трех обыкновенных платформ; со всех сторон был сделан невысокий барьер; как платформа, так и барьер были обтянуты черным сукном. Посредине платформы стоял катафалк; на него был поставлен гроб с телом владыки, внесенный архимандритами. На платформе были помещены на особых местах: Св. Евангелие, запрестольный крест, икона Богоматери, образ Св. Леонтия Ростовского. Диаконы стали по сторонам гроба с рипидами, посохом, дикирием и трикирием. Кроме того, на платформе были утверждены около барьеров четыре хоругви. Крыша гроба была запаяна. Высокопреосвященный Феогност совершил литию. На платформе заняли места назначенные сопровождать гроб священники и иеромонах. Погребение состоялось 5-го августа. Их высочества с нами, лицами свиты, прибыли в Лавру накануне в 10 часов вечера. Прямо с вокзала проехали в Троицкий собор, отслужен был молебен у раки преподобного Сергия, затем великий князь прошел в Успенский собор поклониться гробу митрополита и осмотреть приготовленную под собором могилу.

5-го торжественное богослужение началось с литургии, к началу которой пришел великий князь с великой княгиней в сопровождении графини Олсуфьевой, Е. Н. Козляниновой, Степанова и меня. После литургии ректор Духовной академии Антоний сказал очень хорошее, но чересчур длинное, утомительное надгробное слово.

После провозглашения вечной памяти почившему гроб с телом взяли на руки иеромонахи. К этому времени из собора вынесли хоругви, запрестольный крест, иконы, а также омофор, митру, посох и ордена. Процессия в преднесении хоругвей и икон и в прошествии духовенства при пении хора певчих направилась вокруг Успенского собора, затем гроб был внесён в помещение под собором к приготовленной могиле у южной стены, впереди могилы высокопреосвященного Моисея, архиепископа Рязанского и Муромского, скончавшегося в 1651 г. После литии гроб был опущен в склеп, на который затем была наложена крыша. Их высочества проводили тело высокопреосвященного Леонтия до места вечного упокоения и посыпали на гроб землю. Печальный обряд погребения закончился в конце двенадцатого часа дня. Их высочества прошли в митрополичьи покои, где была предложена трапеза. За трапезой была провозглашена вечная память новопреставленному владыке. В монастырской трапезной был тоже предложен обед всем, пожелавшим почтить память архипастыря.

За обедом была страшная духота; благодаря бесконечному ряду блюд обед сильно затянулся, я чувствовал под конец, что совсем изнемогаю. К тому же по случаю Успенского поста все было строго постное, начиная от блинов на подсолнечном масле, и только бланманже,[301] поданное под конец, немного освежило рот. Усталые, измученные вернулись в Москву, а вечером выехали в Петербург и прямо в Красное Село на парад Преображенского полка. Поспели к концу. Так приятно было очутиться в родном полку.

В Петербурге я оставался и по отъезде великого князя до средины августа, большую часть времени провел в Ораниенбауме с моей матушкой.

Время прошло быстро и незаметно. 15-го надо было уже выехать, чтобы 16-го, в день храмового праздника в Усове, быть уже там. Из Петербурга я выехал вместе с братом Гадона, которого великий князь пригласил к себе. Рядом с нами в купе оказались мои товарищи по Преображенскому полку Кушковский и Гольтгоер, я ужасно этому обрадовался, уселся с ними в купе и мы до 12 часов ночи играли в безик, после чего я пришел в свое купе и, к ужасу Гадона, разделся, совершенно как у себя дома, и лег в приготовленную мне кондуктором постель. Гадон же, боясь крушения, никогда не ложился спать в вагоне, а напротив, одевал пальто, шапку, перчатки, и, опираясь на палку, сидел, чтобы быть готовым на случай крушения. На станции Химки мы с Гадоном вышли, нас ожидала коляска четвериком, присланная за нами из Ильинского. Всю ночь лил дождь, так что грязь была невообразимая, а надо было торопиться, чтобы успеть к празднику в Усово. Приехали в двенадцатом часу, обрызганные грязью. Вымывшись и одевшись в парадную форму, я пошел явиться великому князю по выходе из церкви. Когда я одевался в парадную форму, оказалось, что у меня в Ильинском не было эполет; как быть? Не смущаясь, я взял у Гадона капитанские погоны (на два чина выше моего поручичьего) и надел их. Великий князь не обратил внимания.