Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

день. Вот курочка почему-то стонет, ну совсем человеческим стоном, — принесли в тепло, дала я ей масла, так почему-то подумалось. Полегчало. А сегодня другая. М. б. им холодно. Телятишки озоруют… бычок, если ему есть захочется вне очереди, прямо ногами передними в лоток и стоит дыбом. Они ручные, знают нас с мамой, а мужиков боятся, от них-то и палки видимо попробовать успели. Вечером люблю выйти на двор и тебя встречают столько пар глаз, покорные, непрестанные работницы. Что-то трогательное есть в существе коровы, терпеливое и покорное. Когда я выхожу, — они знают и все начинают вставать, гремят цепями и все устремляются в одну сторону… к свеклорезке. Знаю, хитрячки! Олюнку мою кормлю лакомым кусочком, так она прямо дрожит, когда ведро видит. Она — заморышек, но как у нас говорили — солощая. Знаешь это слово? Ванечка, письмо очень спешно пишу — тороплюсь к зубному врачу. — Была у зубного врача, — увы, из-за моей разнеженности послеоперационной, пропустила срок и теперь придется убить один нерв. Положил мышьяк, — болит сейчас. Ну, Ванюша, будь здоров и Богом храним. Благословляю тебя. Ты не сердись, будь благостен, — я не хочу входить в твои уколы, — не надо, жизнь без этого лучше. Оля

[На полях: ] Я опишу тебе когда-нибудь день фермы. Теперь масса дела. По нужде я занялась прикладным искусством — из ничего себе делаю нарядный туалет… Опишу, когда удастся, — хитро и оригинально — к лицу.

Мама шлет тебе привет сердечный.

69

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[30.ХII.1943][111]

Дорогой мой Ванюша,

Вот и не верится, что подошло время и к нашему празднику писать, — до чего же быстро летят дни и недели — вся жизнь…

Хочу верить, что ты в добром здоровье с легкостью в душе и сердце встретишь день Св. Рождества Христова. Поздравляю тебя родной и обнимаю, желаю всего доброго, мира душевного и спорой работы, радостной и легкой!

Прости меня, что сделала некоторый перерыв в письмах, — я жестоко простужена и, кроме того, нарывает палец, как-то тоже дико: вся поверхность первого сустава — сплошной гнойный пузырь. Надо бы дать разрезать, и доктор велел прийти, но я не могу из-за простуды высунуть носа, — погода гадкая… сырой липкий туман, и холодно. Привязываю всякие домашние средства, бабушкины еще — м. б. вытянет. Тут почти в каждом доме страдают нарывами. Берегись ты, ради Бога, простуды! Как я волнуюсь, когда ты с каким-то озорством сообщаешь о твоем бронхите и гриппе. Очень я жалею, что не могу тебе никак устроить Рождество. М. б, после праздников сумею устроить деньги для Елизаветы Семеновны, но до Рождества никак. А мне было бы стыдно ее просить, не заплатив старый долг. На Фасю я просто зла, — рабья натура, рабья и постановка дела. Трепещет перед своим мужем и лепечет еще: «он очень добрый…», это значит, что от своего переизбытка кидает сколько-то на ее родных. Я его органически не выношу. Фася сама преисполнена хороших качеств, но ни одно из них никак не может проявиться — она просто не личность. Да кажется, я уже тебе писала. Не буду «жабить» (от жабы) перед Рождеством-то хоть. Много у меня сейчас заботы с телушками. За 2 дня праздников (они были не на моем попечении, т. к. я уезжала) «Жанну» так испортили, что опять водой стала делать. Теперь я ее отхаживаю и, сама еле дыша от разбухшей головы, — то и дело торчу у нее. Глазенки провалились и ушли глубоко, ушки только у корня теплые, но носишка стал опять мокренький, как гриб — масленок. Тянется мордочкой ко мне, водит ушонками и встает — м. б. и встанет?! Этот нарыв изводит…

Ах, Ванюша, Ванюша, твое последнее письмо!339а Как это ты? — «мелькнувший силуэт прекрасной незнакомки!»? Зачем ты делаешь больно? Я не хочу останавливаться на этом. У тебя уже почти 2 года желание меня уколоть, то тем, то другим. Не надо этого. Сколько хорошего разрушают подобные уколы. Но я не хочу этого и надеваю броню.

Мне хочется уйти в далекое прошедшее, когда такой таинственный и трепетный бывал _С_о_ч_е_л_ь_н_и_к! Помнишь ты? У вас, конечно, тоже.

А я, бывало, с утра уже бродила в ожидании сумерек, первой звезды. Разве хоть кто-нибудь или что-нибудь могло поколебать тогда мою веру, что именно вот эта-то первая звезда и есть вестник совершившегося великого торжества. Как я понимала тогда это событие или вернее, — как объясняла себе то, что каждый год его празднуют, — я не знаю, но помню, что сердцем своим я не _в_о_с_п_о_м_и_н_а_н_и_е_ Рождества Христова встречала, но самое подлинное Рождество. В тот дивный вечер сочельника, когда замечалась первая звезда, я и знала, что — вот, родился Христос! Говеть до звезды… какая это была радость! Лишение?? Как бы дико это показалась Оле-8-летке такое утверждение. Счастье было для рожденного Младенца сделать что-то необычайное. Какое приподнятое чувство было тогда, когда бегала по большим комнатам, устланным новыми дорожками. С ручек дверных снимали газетные обертки и чехлы с кресел. И запах ели из-за таинственной запертой двери гостиной… холодком тянуло оттуда, не топили до первого дня. И в кухне ароматы куличом и окороком, и телячьей ножкой. Какая-нибудь тетушка мастерски вырезывает манжету для окороков, расставляют стол, перетирают бокалы и рюмки. И эти огоньки у икон. И такое все радостное, ожидающее… вот-вот явится что-то, Кто-то. А в животе подводит… и тоже как-то радостно от этого чувства и легко. После вечери папа усталый идет чуточку отдохнуть до всенощной, — и помню бывало, что как раз начинало темнеть и где-нибудь уже мерцала первая звездочка. Выходило все само собой — ели освященный хлеб из церкви и затем кисель или еще что-нибудь постное и ждали всенощной. Но был один год… последний папин год… Сумеречно… Папа уже пришел, — я слышу из детской, а я у окошка до ломоты напрягаю глаза и все смотрю, смотрю в синюю высь… Ничего… Ни единой светлой точки. Слышу, как зажигают лампы, в соседней комнате с особенным звуком дрыгает длинный зеленый абажур на «молнии»… совсем уже стало сумеречно… снег синий, в комнате сине… и в зеркалах и в ножах и вилках, которые для праздничного стола начистили и положили пока в «учебной». В коленках ямочками врезались кнопки стула и затекают ручонки от напряженного облокачивания о подоконник. А их все нет и нет… Зовут обедать-ужинать, — как же это возможно? Помню ужас свой, когда для убедительности мне сообщают, что «даже папа поел»! Какая бездна открылась в