Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

в праздник «Покрова» вдумайся, прочти песнопения его! Когда-то я написал «Покров»… знаешь? После Оли… — для «Лета Господня». Иначе — _в_с_е_ _р_а_с_т_е_р_я_е_т_с_я, если мы так недостойно откажемся от «наследства»! Пущена в Жизнь… — твори, и творись в ней. Во имя лучшего, что есть у нас… — во _И_м_я_ _Г_о_с_п_о_д_н_е! Ну, дай поцелую плачущие твои глаза… пусть не плачут. Дай мне милые губки твои… поцелую, — пусть не кривятся горечью… ручки дай… — исцелую все пальчики… — пусть творят! О, если бы я был близко, с тобой!.. Две головни в поле… — о, мы поддерживали бы друг друга… Г_о_р_и, пока не догоришь, не сгоришь вся, но — пусть горенье это будет давать и тепло, и свет. Голубка… Олюночка…

— Духи вдыхаю… они тонки, напитали бумагу даже… я их чутко слышу… и в них твое дыхание… Ах, Олёк, если бы ты знала духи «Грепэпль»! — Блосона (Blosson). Это — старые английские духи. Я покупал в Москве. Только их и держала Оля. Этот «Цвет яблони» — изумительно нежен… «После ливня» — жестковаты в сравнении с ними. Те… — «душа духов», их мысль, их — _и_д_е_я. Ландыш — мужик перед ними. А «После ливня» — ну… виолончель Брандукова333 перед едва ощутимым дыханьем арфы под вдохновенной рукой покойной Айхенвальд334 (матери певицы Большого театра), в оркестре Большого театра. Парижские духи после старинных английских — это джаз-банд после шопеновского вальса № 3 — самого глубочайшего, тончайшего, неуловимейшего его! Недавно Юля мне играла — а меня тогда тошнило! — когда я жил у нее в парижской квартире несколько дней. Меня _у_н_е_с_л_о.

Я не «наказывал» тебя, посылая после письма от 6-го XI — только 24-го, а потому так, что — работал и — не было от тебя очень долго: ты мне после З.Х (твоя дата) написала только… 25.Х — 22 дня!! Получив 3 ноября — написал 6-го, потом 23. Целую. Ваня

Ты совсем не считаешься, ско-лько и как я писал и пишу тебе! Я знаю: если бы я писал кому так и хоть — 1/10 часть… — почли бы себя счастливыми. Очевидно, мои письма тебе — как «летом… лимонад».

Я говорю сознательно, если нет желания — не пиши, не силься, «через себя»! Я слушаю музыку… люблю ее… и всегда чувствую, когда по-игрывают, не-играют, а… наигрывают, по-игрывают. Я не виню тебя — я болею этим. Не можешь — не пиши. Не надо через силу… Но знай: для себя, в _п_у_с_т_о_т_у — я писать не могу. Не старь себя: в сравнении со мной, ты — младенец. Если б я был твоих лет!!!.. Ведь это — 1916!335 До — «Неупиваемой чаши». Прости, родная Ольгуночка, м. б. ты жесткость уловишь в приписке на 3 стр.[109] Я считаюсь с потрясением после операции твоей, не виню тебя… но я и не могу не воздействовать на тебя: надо владеть собой и — надо принимать меры против подавленности.

Ватка с духами «Lilas Persan». Вот — весна тебе! Будь ею!!

67

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10. XII.43 8–40 вечера

Сегодня я как-то остро беспричален, но борюсь с этим — и пишу тебе, — устало, правда.

Дорогая моя Олюночка, в прошлом письме, вчера, я не на все отозвался… Самое главное — «Ты _ж_и_в_е_ш_ь», говоришь ты мне… — «ты — в жизни», «все тебя захватывает»… — или вроде того. Ну, что ты из себя ба-ушку делаешь, которая, будто, _о_т_ж_и_л_а?! В тебе все данные, чтобы любить «жизнь», и ты ее о-чень любишь… но нет в тебе воли или… навыка? — чтобы не отшибаться от жизни. Мне думается, что не надо отворачиваться от нее или идти-влачиться _п_р_о_т_и_в_ нее. Как в игре — особенно в рулетке — _н_е_л_ь_з_я_ идти против «талии», а норовить — «в ногу», пусть даже это и очень тревожно, и неприятно. Опытные игроки говорят: «нельзя дразнить богиню игры!» — т. е. ее «ветер»: с ног свалит! А… — крутись в том же ветре… куда-нибудь и принесет, а с ног не свалит. Я наблюдал в Монте-Карло, как «сваливало». Опытный игрок примечает, откуда и как дует… и старается подставить, в игре-то, свой парусок: авось и черпнет… — так сказать, расшаркивается перед М-ль Рулеткой: «дамам покорный поклон». Это не значит быть покладливым, нисколько, или — «с волками жить — по-волчьи выть». А вот что значит: не дуться на жизнь, а принимать ее — бестолково-сложнейшую — с улыбкой. А она — необъяснимо это! — очень улыбки любит. Есть поговорка: «она те — щёлк, а ты — как шелк…» — и незаметно скользнет удар. Я только стараюсь разобраться, говоря так: сам я никогда не живу по заданию, «принимая меры»… я всегда спохватываюсь уж вдолге после… но разбираться необходимо. Чаще всего действую «по вдохновенью». Так и действовал, когда — и не раз! — писал тебе: «пиши хотя бы о ферме». А теперь вижу, что пра-вильно, и надо выкинуть это — «хотя бы». Если вдумаешься — увидишь, какая важная и исключительная эта задача-тема. Вдумайся в мое «Солнце мертвых». Я начал его «ощупью», не зная — что и зачем дам… — и дал, _ч_т_о_ _н_а_д_о. Подумай, в какую эпоху живем, как и _ч_е_м_ живем..! _Э_т_о_ больше не повторится. М. б. и вообще _н_и_ч_т_о_ не повторится, ибо и повторяться-то будет уже _н_е_ч_е_м_у! Но это другой вопрос. Жизнь как бы на голову поставлена. Так вот, дать «жизнь фермы» — в такую эпоху — о, это заманчиво! Ведь под «фермой»-то разумею я не только скотный двор, птичник, огород, бидоны и прочее… — лю-дей разумею! всех и всяких. И — как _с_е_р_д_ц_е — разумею… разумеющую, _ч_т_о_ вытворяет ставшая на голову жизнь. _Т_в_о_ю_ душу, твои _г_л_а_з_а, сердце, разум… — все чувства. Видишь, как поднимается, как вырастает «смысл» работы? Тут _в_с_е_ м. б. захвачено в творческую сеть — и выловит сеть эта улов необычайный. Средненькие возьмут из твоего «романа» — что по силенкам им, а чуткие — _р_а_с_к_р_о_ю_т_ все богатство сердца и духа творящей. И — понесут, насытятся. Другой вопрос — чего больше черпнут: сладкого или — горчайшего. Но тебе-то какое дело до сего? «Ты — сам: живи один…»336 Уверен, что мое «Солнце мертвых» не раскопано даже и с поверхности… — это не похвальба, а горькое убеждение… Но оно мне-то дало такое большое поле, что я мог и клясть, и обжигать, и пророчествовать… говоря о — по видимости — таком _п_у_с_т_ы_н_н_о_м_ и обглоданном. Многое я высказал — выплюнул… из себя. Для чего?