Между двух огней - Кристофер Бьюлман

одиноко стояло во дворе, рядом с тем, что осталось от девочки. Девочка с виноградников. Значит, она действительно была святой.

Оно подобрало девочку, намереваясь включить в себя.

Это было ошибкой.

Ее доброта оказалась смертельной для него.

Как только его перевернутые конечности-трупы схватили девочку своими руками, эти трупы отпали, как и все остальные в этой конечности.

Оно стало разваливаться.

Свет в его середине погас.

Оно опрокинулось, с благодарностью.

Все мертвецы вздохнули одновременно, освобождаясь.

Просто еще одна груда мертвецов в умирающем мире, брошенном Богом.

И тогда.

И тогда.

От девочки стал исходить свет.

Свет устремился в небо, все выше и выше, теплый и душераздирающий, как первые лучи рассвета.

Она раскололась посередине, и свет стал ярче.

Из нее вышло крыло.

Оно не принадлежало ей.

Оно вышло через нее.

Ангел Божий родился в этот мир.

Ее кровь на его крыле.

Дьяволы пытались его остановить. Они издавали свои убивающие разум крики, они швыряли в него глыбы кладки, которые потопили бы военные корабли. Они бросились на него, все трое, кусаясь и брыкаясь, отчаянно пытаясь заблокировать врата, убив его.

Они не смогли.

Сияющий отражал их удары, но не отвечал на них.

Однако он оттеснил их, чтобы освободить место для остальных.

Он был одним из самых сильных.

Зефон

Мускулистый и не нуждающийся в мускулах, древний и буйно юный, снова наполненный жаром звезд и терпением толкателя гор.

Он заливал своим теплым лунным светом весь двор.

Ужасный шум, который ломал умы, сломался сам по себе.

Появился другой ангел.

Уриил

Это имя в голове Роберта было таким же прекрасным, как имя потерянного любовника.

Свет во Дворе чести разгорелся с удвоенной силой.

С утроенной, когда из изуродованного тела девушки родился еще один.

И еще.

И еще.

Самый совершенный из них, более крупный, чем остальные, с мечом, на который невозможно было смотреть, осколком солнца, взлетел и уселся на башне ангелов, увенчанной часовней.

Часовней, названной в его честь.

Св. Михаил

Роберт не мог видеть, где приземлился ангел, но видел, как тот, блистая, пролетел мимо на крыльях белого орла размером с парус, оставляя за собой призмы, призмы новых цветов, по сравнению с которыми старые цвета казались серыми.

Михаил я вижу архангела Михаила.

Архангел запел со своего места на крыше, и это было самое прекрасное, что Роберт когда-либо слышал. Теперь те, кто выжил во дворе, издали шум облегчения и благодарности, хриплый крик, который невозможно было сдержать словами. Некоторые, плача, сжимали руки и опускались на колени, другие обнимали друг друга.

А ангелы все прибывали, целое войско ангелов.

Их свет прогонял дикие тени.

И все же люди не были в безопасности.

Архангел Михаил, сокрушивший Люцифера, бросился на дьявола с лицом льва, который испугался этого так, что вслепую влетел на верхний этаж большой часовни, обрушив здание и его стену на тех, кто стоял у двери.

На Роберта Ханикотта.

Темнота и давление.

Непреодолимая тяжесть камня.

У него вырвался звук, похожий на визг.

Это было все.

Что-то схватило его за волосы.

Чья-то рука сжала его руку, когда жизнь покидала его.

Он подумал, что это рука Матье.

Прости, Роберт-из-кустов.

Прости.

Их свет был таким ярким, что создал что-то вроде яркого янтарного дня во всем городе. Мэтр де Шолиак наблюдал за этим, сколько мог, из окон кабинета папы, а сам папа, негодуя, что это его вина, приказал сжечь своих горностаев97. Ха! Кто мог бы носить их, поскольку ими можно было покрыть весь дворец, и с чем их можно было бы сжечь? Свечи, очаг и жаровня были погашены, так что мужчины и женщины в этой комнате жались друг к другу, задыхаясь, в почти полной темноте, которую время от времени прорезал свет снаружи, раскачивающийся, словно на маятнике. Доктор приказал держать понтифика здесь, в этой маленькой комнате в Башне ангелов. Пение, доносившееся с крыши, навело его на мысль, что она, по крайней мере, может не упасть.

Ужасный шум донесся со стороны Вильнева, с другой стороны реки. Доктор не мог видеть город со своего места, и был рад этому. Он выглянул в окно, пытаясь выровнять дыхание.

Зрелище, которое он увидел, было не столько битвой, сколько неизбежным изгнанием тьмы, привычкой к солнцу, врожденным правом на свет. Появлялись все новые дьяволы, устремляясь вниз, как горящие камни, пытаясь удержать этот земной редут, поскольку война на Небесах закончилась неудачей. В своем гневе и бессилии они разрушили города Авиньон, Вильнев и Карпантра и убили тысячи людей, но их положение против ангелов было безнадежным. Они бушевали и кусали существ, таких спокойных, красивых и рассудительных, что, казалось, они и дьяволы обитают в двух совершенно разных реальностях. Одна сцена навсегда осталась в памяти де Шолиака, завладев им, хотя, к счастью, все остальное было размыто; он увидел дьявола с широкими черными крыльями, которого схватили два ангела, которые сбили его с ног и, казалось, что-то говорили ему в уши, когда они падали; они врезались в излучину Роны, подняв в воздух огромный, подсвеченный шлейф воды, видимый из Оранжа.

Два ангела и дьявол упали в воду.

Всплыли три ангела.

Таким образом, прощение было возможно даже в худшем случае.

СОРОК-ОДИН

О Смерти Рыцаря и о Суде

Томас упал на колени. Мир заволокло чернотой. Он знал, что умирает, снова возникло ощущение, что он отплывает от берега, и все же он попытался увидеть, где девочка, в безопасности ли она. Он не мог видеть, поскольку находился за спинами дьяволов, их крылья были развернуты веером, хотя и знал, что они убивают. Делая больше таких как он. Мертвых. Изуродованные тела. Зрение подвело его, и на него опустилась завеса тьмы; теперь он чувствовал, как кирпичи двора расплющиваются под ним, а его лицо прижимается к ним. Холод. Он почувствовал вонь злых ангелов, жестокую и тошнотворную. Он прислушался к своему сердцебиению, но услышал только тишину в груди. Он помнил, что у него не было руки, но он не чувствовал ни одной из своих конечностей. У него было ощущение, что его желудок опорожняется через рот, но он не дышал, поэтому он не боялся задохнуться. Затем он почувствовал, что его кишечник и мочевой пузырь опорожняются. Затем он кончил, едва ощутив это, последнее, приглушенное наслаждение своего тела. Образы и слова в полном беспорядке приходили в его голову, но они заглушали пронзительный вой безумия, доносившийся снаружи, звук, который он слышал раньше, но теперь он был далеким, затихающим, неважным.

Вот как поют бедные бастарды

Он улыбнулся, услышав это, или подумал, что улыбнулся, но был не в силах пошевелить ни одной частью своего тела, даже крошечными мышцами, которые растягивали его рот. Его слух отключился, оставив только мысли.

Это все?

Когда же это прекратится?

Неужели так было с теми, кого я убил?

Что-то в нем вырвалось на свободу, и к нему вернулось зрение. Он увидел себя сверху —его тело лежало в расширяющейся луже крови.