Между двух огней - Кристофер Бьюлман

Ты не должен. Ты просто должен сказать да или нет. Но тебе будет тяжелее, если ты вспомнишь. Любить всегда тяжелее. Любить — значит переносить удары ради другого и не считать их. Любовь — это потеря себя, потеря других и вера в то, что потеря смертельна.

Эти серые глаза.

Эти серые глаза пронизывали каждую его частичку, безразлично любя и то, что было сильным, и то, что было слабым.

Да.

Я говорю да.

Она села на передок повозки и взялась за поводья.

Повозка покатила по дороге, ведущей к берегу.

Ночь здесь была безобидной.

Где-нибудь в теплом месте.

Прованс.

Галилея.

Вообще не место.

Он увидел над собой звезды, и что-то промелькнуло перед ними.

Чайка.

Просто чайка.

Он заснул.

СОРОК-ТРИ

О Конце Октября и о Ноябре

Томас снова начал осознавать свое тело, начал ощущать боль. Дышать было трудно из-за тяжести, навалившейся на него сверху, пока тележка катилась, а какая-то ткань наполовину закрывала его нос и рот. Мокрая. Все было мокрым. Повсюду пахло застоявшейся кровью и трупными испарениями. Залаяла собака. Две собаки. Повозка остановилась.

— Готов? — спросил мужчина.

— Да, — ответил мальчик.

По-провансальски, но Томас хорошо понимал их.

Также проскрежетали вороны, по-вороньи, малопонятно по лексике, но ясно по намерениям.

Время кормежки.

Головокружение, когда тележка накренилась и Томас упал вместе с остальными. В глаз ему попал мертвый палец. Ослепительный дневной свет. Снова боль, когда он приземлился плечом и шеей на груду мокрых тел, одно из которых пукнуло.

Он громко захрипел.

Снова провансальский, но на этот раз позади него.

Я думал, что здоровяку оторвали руку.

Так оно и было, я тоже это видел. Он был мертвее ада. Еще одно чудо.

Что нам делать?

Помоги ему, идиот.

Итак чьи-то руки подхватили его и вытащили из-под груды тел.

Он боялся пошевелить языком — во сне в нем была стрела, — но в конце концов он все-таки пошевелил им.

— Спасибо, — сказал он.

— Француз?

— Да.

Он узнал мальчика.

Из Элизиума.

— Иснард? — спросил он.

— Да, сэр. Откуда вы меня знаете?

Тогда у меня было другое лицо!

— Я не знаю.

— В наши дни есть много такого, чего не стоит знать. Вы видели ангелов?

— Нет.

— В небе целая армия ангелов. Самые прекрасные существа на свете. И все же я надеюсь, что забуду о них, потому что они еще и ужасны.

Мальчик перекрестился.

Томас хмыкнул.

Ангелы пришли.

Ход войны на Небесах повернулся.

— Мы нашли вас в руинах дворца. Вместе с этими. Землетрясение.

Землетрясение?

Это то, что произошло?

Нет.

Но это то, что люди могли вынести, вспомнив.

Томас с трудом поднялся на ноги и отряхнулся.

Мужчина взял с тележки мешок и подошел к яме.

— Иснард, ты не видел молодую девушку?

— Их было много.

— Или пажа. Ты видел пажа, который прислуживал графу в Элизиуме? Твоего маленького друга?

— Нет. Нет. Не со времени землетрясения. Но много погибших. Святой отец попросил весь город помочь, а также солдат, которые прибыли в крестовый поход. Хуже всего в еврейском квартале. И в Вильневе.

— Насколько все плохо?

Мальчик опустил глаза.

Мужчина начал поливать мертвых щелоком.

Вильнев упал в реку; местами казалось, что он растворился в реке, камень превратился в жидкость, а затем снова в камень. И Рона повернула в сторону Авиньона. Стены города с западной стороны обрушились, как и половина дворца. Томас искал девочку, расспрашивал о ней, но никто ничего не знал. Он вернулся во францисканское аббатство, и эльзасец сказал ему, что девочка не возвращалась, но жеребец его ждет.

Он поехал на Джибриле в город. Нелегко было уговорить боевого коня тащить повозку, но Томас умел обращаться с лошадьми, всегда умел. Он и Джибрил присоединились к команде, в обязанности которой входило перемещать самые тяжелые балки, чтобы он и другие могли искать живых среди мертвых. Он работал неподалеку от дворца, надеясь увидеть, как она идет, и в то же время надеясь, что не увидит ее под завалами черепицы и безобразной мешанины из известняковых кирпичей и гобеленов. Он все больше убеждался, что не увидит.

Среди погибших были три кардинала, один из них — Ханикотт, брат священника — был назначен накануне вечером.

Неужели это было прошлой ночью?

С тех пор столько всего произошло.

Но что?

Кардинал Ханикотт был раздавлен у входа в часовню, где многие пытались спрятаться, его мантия и тонкие перчатки были запачканы кровью. Один из многих, похожих друг на друга в смерти, сочетавшихся браком под каменными ангелами и дьяволами, которые возвышались над дверью.

Но Ханикотт был в центре.

Каменный дьявол держал его за волосы.

Каменный святой держал его за руку.

Томас спал в поле с другими работниками.

Он ел пищу из пиньотты.

Он выбросил свою кольчугу в реку и работал в простых штанах и длинной рубахе рабочего.

Он повсюду искал девочку, расспрашивал каждого дважды, но никто не видел ее с той ночи, события которой стерлись из памяти всех людей, кроме него; он расспрашивал солдат, которых видел стоящими рядом с Его Святейшеством во Дворе чести как раз в тот момент, когда папа столкнулся лицом к лицу со своим фальшивым двойником. Она была тогда с ними, они помнили ее, но никто не мог сказать, что с ней стало.

Он подумывал о том, чтобы попросить аудиенции у самого папы, но его положение было таким низким, а у понтифика теперь было так много забот.

Он видел Святого отца несколько раз: тот благословлял усопших, и от его дыхания поднимался пар в холодном октябрьском воздухе. Этот Климент был уже не тем человеком, который руководил праздником в Гранд Тинеле и вызывал мертвых оленей. Этот папа излучал благожелательность, и улыбка теперь была у него в сердце, а не на лице. Он выступил с речью перед собором Святого Петра, в которой просил всех людей молиться о Божьей милости и о скорейшем восстановлении. Он сказал, что долго болел лихорадкой, и попросил у них прощения за свою глупость. Во время эпидемий не должно быть крестовых походов — сеньоры нужны в своих владениях. Не должно быть и еврейских погромов, и любой, кто причинит вред детям Израиля, будет лишен помощи церкви. Папа уже приказал де Шолиаку, своему верному врачу, упорядочить усилия других врачей, христиан и иудеев, которые теперь, в печальном согласии, вправляли множество сломанных костей и зашивали бесчисленные рваные раны.

В последний день пребывания Томаса в Авиньоне он нашел свой меч.

Тот упал в канаву и сломался.

Он посмотрел на лезвие, на зазубрины на нем, пытаясь вспомнить, откуда взялись самые глубокие из них. Перед его мысленным взором возникли смутные картины разбоя и войны, но он не пытался сделать их более отчетливыми. Он позволил им рассеяться. Томас прижался губами к искалеченному лезвию, но не из-за причиненного им вреда, а из-за следов крови девочки, которые все еще оставались на