Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки - Джим Холт

Философы вроде Питера Сингера из Принстона и Питера Анджера из Нью-Йоркского университета применяли такие простые, но интуитивно очень значимые «примеры со спасением», чтобы подтвердить неприятный вывод: мы, богатые жители Запада, должны основную часть своих денег отдавать в международные благотворительные организации. И не ради похвалы – этого требуют этические принципы, которые мы имплицитно разделяем. Сам Сингер говорит, что отдает пятую часть дохода и сомневается, что этого достаточно. Как же так? Даже если американская семья среднего класса отдавала бы в «Оксфам» четыре пятых своих доходов, дополнительное пожертвование в двести долларов позволило бы спасти еще одного ребенка, погибающего от голода или отсутствия медицинской помощи, причем это не стало бы особо тяжким бременем для донатора. Что касается приятного сибаритства – забудьте о нем. Что такое бутылка «Дом Периньон» по сравнению с жизнью ребенка?

Если таковы требования морали, скажете вы, пошла она куда подальше. И Саймон Блекберн, кембриджский философ, с вами, вероятно, согласится. В своей книге «Быть хорошим» (Simon Blackburn, Being Good), кратком введении в философию морали, Блекберн утверждает, что подобная излишняя требовательность саботирует этику как таковую. «Центральную часть этики должны составлять поступки, которых мы вправе требовать друг от друга», – пишет он. Долг помогать ближнему имеет свои пределы. Моральные принципы, которые мы принимаем, не должны низводить нас до роли рабов обезличенного добра. Да, отдать все свои деньги на спасение голодающих детей за океаном достойно похвалы, как и бросить медицинскую практику на Парк-авеню и пойти работать в организацию «Врачи без границ» или пригласить к себе жить толпу бездомных, – но это не обязательно.

Эти выводы Блекберна очень утешают и вполне соответствуют заключениям, к которым приходит рассказчица в романе Хорнби. Но как же сопротивляться доводам этих «примеров со спасением»? Об этом Блекберн особенно не распространяется, но, наверное, реагировать следует примерно так. Сингер считает себя утилитаристом. Утилитаризм в самой рафинированной форме учит, что надо стремиться своими действиями повышать уровень счастья в мире. Один из критериев этического принципа – он должен быть «универсализируемым». Мы задаемся вопросом, каким был бы мир, если бы все соблюдали этот принцип. Что будет, если все посвятят себя счастью ближнего? Тогда в среднем все станут менее счастливыми, поскольку каждый станет жертвовать собственным счастьем ради чужих потребностей. И если все отдадут все свои деньги в «Оксфам», потребительский спрос в итоге упадет, а это приведет к коллапсу мировой экономики, а следовательно, к колоссальным страданиям. Поэтому такие принципы благодеяния, думается, коллективно вредят сами себе.

Критерий универсализации дает способ количественно измерить наш долг помогать ближним. Вероятно, этика минимального самопожертвования требует от нас всего лишь «вносить свою лепту» – такое количество, что если каждый им поделится, это обеспечит, чтобы в мире было как можно больше счастья и как можно меньше страданий. Этот принцип делает бремя милосердия, возлагаемое на каждого, вполне логичным: если вы уже пожертвовали скромную сумму на борьбу с голодом и немножко пошевелили поварешкой в благотворительной столовой при местной церкви, идите и покупайте себе приглянувшуюся банку икры без малейших угрызений совести (ну не совсем без малейших, ведь нужно помнить об охране исчезающих пород рыб). А любые добрые дела, которыми вы занимаетесь помимо своей «лепты», специалисты по этике называют «избыточными» – то есть заниматься ими похвально, но никто вас не упрекнет, если вы от них уклонитесь.

А теперь представим себе, что мы решили все же не просто исполнять свой долг, но и делать что-то еще. Даже если наши усилия приведут к чему-то хорошему, никто не знает, каковы будут отдаленные последствия нашего альтруизма. Знаем мы только одно – что эти последствия будут сказываться еще очень и очень долго, и мы над ними не властны. Поскольку причинно-следственные связи неизбежны и хаотичны, для того, чтобы добро перевешивало зло, нужно идти по случайной траектории с непредсказуемыми поворотами на каждом этапе (вспомните хотя бы врача, который благополучно принял четвертого ребенка Клары и Алоиса Гитлер после того, как несчастная пара потеряла первых троих детей).

Именно непредсказуемость отдаленных последствий наших действий и заставила Дж. Э. Мура в «Принципах этики»[41] указать, что «до сих пор не было найдено доказательства, достаточного для того, чтобы считать один поступок более правильным либо более неправильным, чем другой». Кстати, этот вывод дал определенную свободу Ванессе Белл и Блумсберийскому кружку, которые считали Мура своим духовным наставником. Под его влиянием члены Блумсберийского кружка решили, что достоинства «я», те достоинства, которые способствуют «прекрасной насыщенной жизни», по выражению рассказчицы из «Как быть хорошими», важнее старых викторианских добродетелей милосердия и самопожертвования.

Разумеется, стоит покинуть Блумсбери, как сталкиваешься с незаурядными обстоятельствами, в которых можно совершать незаурядно добрые дела. Вспомните «добрых немцев», которые, рискуя жизнью, спасали евреев во время «окончательного решения еврейского вопроса», или единственного солдата из роты лейтенанта Келли, который во время расстрела крестьян во вьетнамской деревне Милаи подозрительно опустил дуло. Что нужно, чтобы быть хорошим в таких экстремальных обстоятельствах? Поможет, конечно, мастерство в некоторых областях, как показывает пример Оскара Шиндлера, Рауля Валленберга и Фредерика Кьюни, но это не всегда обязательно. Достаточно ли доброй воли? Нет: нужно, чтобы она сочеталась с другим трудноопределимым качеством характера, которое мы, разводя руками, называем мужеством и решимостью. Так или иначе, именно этого качества и недостает большинству тех, у кого вроде бы есть добрая воля, и именно поэтому они молча попустительствуют великим злодеяниям. Разумеется, в обычных обстоятельствах всегда остается вариант «Оксфама», но и здесь нет никакой устойчивой пропорции между стремлением творить добро и добром, которое человек совершает в действительности. Лепта вдовы, сколько бы желания творить добро за ней ни стояло, ничто по сравнению с миллионами, которые жертвует на благотворительность бессердечный капиталист ради поддержания репутации.

Итак, незаурядная доброта всегда требует особых качеств – либо сильнейшего желания отстаивать правое дело, либо поразительной храбрости в сочетании с незаурядными обстоятельствами, которые пробуждают в человеке нравственный героизм. Если ни того, ни другого вам недостает, вы, вероятно, сойдете с дистанции. Оказывается, вакансия святого – одна из тех профессий, которые вроде бы открыты для всех, но приносят доход лишь отдельным счастливчикам: не все же сколотили миллионное состояние на интернет-магазинах.

Помимо необходимых организационно-технических навыков альтруистические подвиги, похоже, требуют какого-то нечеловеческого творческого начала. Флоренс Найтингейл, посвятившая жизнь уходу за ранеными солдатами, совершила колоссальное количество добрых дел (хотя ее реформы, снизившие потери в живой силе на войне, возможно, повысили вероятность войн в будущем). Однако Найтингейл, как показал Стрейчи потрясенным эдвардианцам, была