Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин

Мне, честно говоря, очень нравится читать там обсуждение рассказов, которых я не читал. Это настоящие читатели, непридуманные. Собственно, речь о том, как читатель Грелки оценивает текст Грелки и что по этому поводу говорит, когда говорить необязательно.

Тут как раз очень интересная филологическая проблема — контекст сильнее текста.

Система высказывания внутри народной самодеятельной литературы очень интересна — у большинства участников есть некая матрица, с которой они сверяются: у старичков это были Стругацкие, Шекли и Бредбэри, потом были люди, что выросли на Лукьяненко и, возможно, на писателях Лукине и Дивове, а потом пришло вовсе неведомое, хтоническое племя.

И вот, мне чрезвычайно интересно наблюдать их реакцию на тексты.

Отдельная песня — люди, которые начитались каких-то справочников по редактуре или «Ста советов молодых авторам» и начинают править стиль. Ну, там для них аксиома, что одно слово не может повторяться в одном абзаце, и понятно, как должна быть построена фраза — Андрей Платонов мимо них бы не прошел. Они бы его выкорчевали из литературы безжалостнее, чем Сталин.

Ну и, не считывая цитат, они бы из Мандельштама капусту сделали.

Иногда это выливалось в риторическое возмущение, чистый Таксиль.

Был такой француз — Лео Таксиль. Он приехал в Ватикан, долго отирался у Папы, притворялся католическим писателем, а потом написал несколько книг о Святом Престоле, «Забавную Библию» и «Забавное Евангелие», где издевался над христианством как мог.

В СССР его много и радостно печатали, не вполне понимая, что по этим сатирическим книгам люди хоть как-то узнают библейские сюжеты (и для этого их покупают). Так вот, в одном месте Таксиль издевается над Писанием, говоря: И вот, пришли победители и истребили всех мочащихся к стене! Подумайте! Эко! К стене! Человек мог мочиться на дерево, на собственную мать — и ничего бы не было. А тут — к стене! При этом «мочащийся к стене» — это нормальное выражение, хоть и архаическое, указывающее на возраст мальчика, который не писает под себя, а писает как взрослый — ну и дальше объяснять не надо. Так вот, Грелочника можно уподобить Таксилю: его, с одной стороны, прижимает статусная необходимость высказаться, с другой — им начитан довольно малый корпус книг, и кругозор его узок (это не страшно, вопрос — как он узок).

Есть также традиция помещать в обсуждение как бы смешные фотожабы и стишки (тут мне становится неловко, будто я зашел за справкой в ЖЭК, а там капустник, и женщины с халой на голове поют частушки).

Эпистемологическая неуверенность

Doctor Livingstone, I presume?

Ну, теперь самое время рассказать об одном эксперименте. Как-то я послал на упомянутый конкурс один рассказ.

Рассказ этот был не мой, оттого я завел специальный аккаунт в Живом Журнале, поместил там фотографию автора (одну из малоизвестных, потому что с известными авторами есть известное обстоятельство — в какой-то момент канонизируется один их известный образ, и только внимательный читатель узнает писателя на других фотографиях). Аккаунт назывался grinevskij, а рассказ — «Пришёл и ушёл». Я, правда, изменил в нем одну букву — «ё» на «о»: «Пришол и ушол», — и вот Александр Грин поучаствовал своим рассказом в анонимном конкурсе «Грелка».

В результате чего Александр Степанович Грин был поставлен на место современными читателями.

В аккаунте появилось несколько гневных комментариев (их потом стерли авторы), из участников конкурса Александра Степановича Грин(евского) исключили с неясной формулировкой «плагиат» (ну, это организаторы сделали не от большого ума), а мне пришлось написать от его лица в его же сетевом дневнике разъяснение:

«Не всегда я могу согласиться с современной критикой моего рассказа. “Батль” —отличное имя для протагониста в вестерне. Реальная находка. Всё прочее — редкий образчик гриба нерукотворного и богоотворотного. Я бы даже сказал, есть в этом что-то от Маркеса. Батль Буэндиа отправляется в ноль».

Писали про него также: «“Пристальный взгляд попугаев” убил на месте. Бедные попугаи…». «“Комендант сидел с поникшей головой, протянув ноги, и мрачно курил” — добило. “Перебирая с видом изнеможения…” — автор, не знаю, что вы курили, но больше не надо».

Или: «“Винтовка Батля блестела, как перламутр…” — зачем это писалось?».

Или: «“Пристальные взгляды попугаев” вам, автор, полагаю, уже вспоминали не раз. Ведь нельзя же так. Так — нельзя. …Тем паче, что дальше у вас такой вот ужас: “обросшие волосами и полуголые в силу нестерпимого зноя”».

«На птицах автор как-то не по-доброму зациклен: “Огромное количество кур, снующих под ногами, наполняло своим клохтаньем все углы форта”. “Угол вала”, впрочем, тоже довольно неплох. И много-много разного прочего. Чорт! Джерри Филтон меня сегодня определенно преследует! Нельзя же ж так!»…

Некоторые читатели, впрочем, делали некоторые предположения насчет моего возраста: «Жесть какая. Я даже не разобрался, стёб это или ну очень начинающий автор». А некоторые прямо замечали: «У меня впечатление, что рассказ писал подросток», — в тридцать лет такое слышать обидно, но я понимаю, что это суровая правда.

С горькой слезой слышал я иронические слова в свой адрес: «Автор, Вы — гений, так и запишите. Название рассказа подкупает своей новизной. Не глядя в текст, можно сразу сказать, что этот рассказ порвет “Грелку”. Но, конечно, рассказ тоже нужно читать. Восхитительные обороты вроде “перед ним стоят трое, рассматривая новичка пристальным взглядом попугаев” или “движение по двору затруднялось полотнищами простынь и женских рубашек” ласкают глаз всякого внимательного читателя. Волосатые полуголые офицеры — это отдельный плюс. Стиль — ужос (орфография оригинала — В. Б.), но не ужас-ужас-ужас. Вычитка его спасет. Наверное. Если автор будет очень тщательно вычитывать.

Лучшее в рассказе:

“Почему он уходит всё дальше? — глубокомысленно спросил комендант, следя за дальнейшим уменьшением фигуры Батля.

— Это… побег?

— Побег?.. Он идет шагом, — возразил лейтенант”.

Надеюсь, дальше будет что-то получше: этот топа не заслуживает, но и в топку не пойдет. Букаф мало».

«…из него вырастет Достоевский. В крайнем случае — Пелевин».

Многие были снисходительны: «Нехорошо пинать лежачих… Поэтому не буду выковыривать из этой раковины жемчужины писательских ляпов. Но вот во время прочтения невольно закрадывается мысль, что данный рассказ всего лишь очень плохой перевод с английского». Но суровая правда победила: «Не-ет, лежачих бить надо! Может быть, хотя бы тогда они поднимутся и пойдут, то бишь, будут как-то оптимизировать свои текстá».

Впрочем, некоторые добрые читатели называли этот текст «классным» и «очень стильной, по мне, вещичкой» — за это им огромное спасибо.

Тут есть несколько выводов. Один — неинтересный.