На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке - Нил Никандров

не обратить внимания на сообщение в апреле 1948 года другого «информатора», сотрудника Министерства обороны Венесуэлы. Он рассказал военному атташе Ф. Бендеру, что после завершения работы Межамериканской конференции в Боготе агенты Москвы совершат ряд диверсий на нефтяных объектах. «Информатор» предложил Бендеру провести операцию по проникновению в посольство СССР с целью похищения «сверхсекретного плана развёртывания саботажа в Венесуэле». По словам осведомителя, ситуация стала критической, потому что в подвалах советской миссии хранятся ящики с оружием и взрывчаткой, которые вот-вот переправят агентам-диверсантам…

Посол Требин вряд ли подозревал о масштабах «нефтяной паранойи» американцев. Он ходил на дипломатические и правительственные приёмы, пытался «пробивать» торговые сделки с венесуэльскими предпринимателями, посещал вечера солидарности с испанскими беженцами, мероприятия Института культуры. На выставке венесуэльского искусства, которая прошла в стенах института, посол приобрёл на личные средства картину художника Антонио Алькантары «Вид на гору Авила», о чём широко сообщалось в печати и по радио. После этого Алькантара стал модным художником, и его работы активно раскупались венесуэльскими нуворишами и иностранными дипломатами.

На первом официальном приёме, данном советским посольством 7 ноября 1946 года, присутствовал весь цвет столичного общества. Правительственные лимузины с трудом пробивались сквозь нарядную толпу. Гостей у входа встречал Требин, который в парадном мундире и при всех наградах выглядел внушительно. Прибыли президент Ромуло Бетанкур с супругой, несколько министров и другие официальные лица. Заглянул «на советский огонёк» американский посол Фрэнсис Корриган.

На следующий день в столичных газетах появились репортажи об этом событии. Чаще всего повторялся заголовок «Блестящий приём в советском посольстве». В Каракасе, где роскошные праздники устраивались по любому поводу, получить такую оценку (даже от дружественных органов печати) было непросто. Требин был доволен и тепло поблагодарил за участие в подготовке приёма весь коллектив посольства, особенно женщин, пирожки которых шли нарасхват. Именно после этого приёма в космополитический лексикон каракасских гурманов вошло слово piroshky.

Казалось, что на горизонте советско-венесуэльских отношений нет ни одного тёмного облачка.

Но времена меняются. Эйфория общения с русскими дипломатами у венесуэльцев из «элитных кругов» прошла довольно быстро. Уже с начала 1947 года всё меньше официальных лиц посещало посольские приёмы. И всё чаще в адрес посольства звучали обвинения в шпионаже и подрывной деятельности.

Нужно отметить, что к Бетанкуру в США относились с подозрением. Если посол Корриган направлял в Госдепартамент более или менее взвешенные телеграммы о Революционной хунте и её главе, то американская военная миссия в Каракасе считала Бетанкура «скрытым марксистом и антиимпериалистом», заверения которого в безусловной ориентации на США не заслуживают доверия. После президентских выборов 14 декабря 1947 года и победы на них Ромуло Гальегоса тревоги американцев по поводу «надёжности-ненадёжности» правящей партии Демократическое действие на время затихли. Но со второй половины 1948 года ситуация вновь изменилась.

«Сигналы» об активизации подрывной деятельности коммунистов на нефтяных объектах Венесуэлы, словно «по разнарядке», поступали из Колумбии, Мексики, стран Центральной Америки и даже с Антильских островов. Распространялись выдумки о «советских планах саботажа». Президент Гальегос вроде бы с пониманием относился к обеспокоенности посольства США этой проблемой, но, по оценкам военной миссии и представителя ЦРУ, не проявлял должной энергии и инициативы для выработки срочных совместных мер по обеспечению безопасности нефтепромыслов.

Такой беспечности Ромуло Гальегосу не простили. Военные заговорщики отстранили его от власти 24 ноября 1948 года. Часть министров была арестована, часть перешла на нелегальное положение. Правительство de facto возглавил майор Карлос Дельгадо Чальбо, которого Гальегос знал с юных лет и которому доверял, как себе. Чальбо был «белой вороной» в военной среде, интеллектуалом, получившим великолепное образование в Париже. В посольстве США его ценили. В период правления Революционной хунты он был министром обороны и регулярно информировал американцев о главной внутриполитической проблеме того времени: трениях между гражданскими и военными членами правительства. В беседе с новым послом США Уолтером Доннели в декабре 1948 года Чальбо подробно изложил планы военного правительства, дал гарантии полной лояльности Соединённым Штатам, а также обещал прервать отношения с Советским Союзом.

В конце 1949 года Требин завершил свою работу в Венесуэле. Чуть раньше вернулся на родину Лев Крылов. Уезжая, Требин наставлял временного поверенного Глеба Хомицкого: «Проявляйте осторожность, наши недруги ищут любой повод, чтобы спровоцировать разрыв отношений. К этому их подталкивают американцы». Хомицкий последовал совету Требина и свернул деятельность посольства и Института культуры, особенно пропагандистскую, до минимума.

Чальбо пробыл в президентском кресле почти два года, так и не выполнив своего обещания американцам о разрыве отношений с СССР. Может быть, потому, что в деятельности советских дипломатов не было ничего «криминального»? Чтобы ускорить поиск «компромата», в мае 1950 года за посольством установили круглосуточное наружное наблюдение. У некоторых посетителей проверяли документы, их опрашивали, иногда фотографировали. Реакция посольства на недружественное поведение властей страны пребывания была закономерной: выходы в город для дипломатического и технического персонала ограничились, на заднем дворе жгли «лишние бумаги».

Мероприятия в Институте культуры, который возглавлял Хулио Сесар Марин, учёный-историк, не вызывали у венесуэльцев прежнего интереса. Никто не хотел рисковать, поскольку шли упорные слухи о том, что военный режим намерен усилить борьбу с «коммунистическими элементами». В то время многие «попутчики» почувствовали «бесперспективность» общения с «совьетикос»: это могло разрушительно сказаться на карьере. Заметив за собой полицейскую слежку, порвал контакты с Институтом культуры выпускник Центрального университета Леопольдо Фигарелья, которого собирались включить в правление. Это он станет много лет спустя всемогущим «цивилизатором» пустынных земель «к югу от Ориноко», создателем «Corporación Venezolana de Guayana».

Среди «отшатнувшихся» можно упомянуть Софию Имбер – двоюродную сестру известной советской поэтессы Веры Инбер[94]. София очень не любила, когда ей напоминали о «политически незрелых» увлечениях юности. Свою карьеру она сделала на совершенно иной идеологической базе: её многолетняя телевизионная программа актуальных интервью была, наверное, самой антикоммунистической в Венесуэле. Впрочем, Софию Имбер почитали в стране за иное: за пропаганду современного искусства и создание музея, в котором есть работы Пикассо, Матисса, Шагала и других великих мастеров ХХ столетия…

В ноябре 1950 года президент Дельгадо Чальбо был убит. Покушение организовал генерал Рафаэль Урбина, профессиональный авантюрист. Вскоре и сам Урбина был ликвидирован при довольно странных обстоятельствах. Обе смерти до сих пор остаются загадками новейшей венесуэльской истории. Одним из вероятных заказчиков убийства Чальбо считался министр обороны Перес Хименес. Об этой версии, циркулировавшей в Каракасе, Хомицкий сообщил в Москву, отметив, что Хименес под давлением США был вынужден отказаться от «назначения» на пост президента и уступил его Суаресу Фламеричу. По сведениям советского дипломата, «американцам не нравился национализм министра обороны, который со временем мог стать «карибским Пероном» и доставить немало хлопот в стратегической для США сфере – нефтяной».

В ряде публикаций того времени проскользнули инсинуации о том, что к убийству Чальбо «приложило руку» советское посольство. Следствие вёл брат Аугусто Леона, через которого в