На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке - Нил Никандров

Понемногу обживали здание посольства на Лос-Пинос с «державным» фасадом, элегантным холлом, просторным обеденным залом и многочисленными комнатами, которые можно было приспособить под кабинеты. Хозяином «Элисы» и прилегающей к ней территории был видный венесуэльский предприниматель Марио Перес Писанти. Он был сторонником свергнутого генерала Медины, при котором пользовался монопольным правом на ввоз в страну оцинкованного железа. Свои немалые доходы венесуэлец вкладывал в строительный бизнес: население столицы стремительно росло, и потребность в жилье была огромной. По собственной инициативе Писанти стал помогать советским дипломатам в установлении полезных связей в местном обществе.

По утрам в советское посольство доставляли толстую пачку газет, и дипломаты по очереди проводили «политинформации» для сотрудников и членов их семей. Печаталось много материалов о Нюрнбергском процессе и о бегстве Мартина Бормана в Латинскую Америку; о том, что арестованы шпионы доминиканского диктатора Трухильо: ему не нравился режим «коммуниста» Бетанкура, и потому вокруг венесуэльского президента постоянно плелись заговоры. Позитивные эмоции у сотрудников вызвала публикация о том, что советские учёные создали «свою» атомную бомбу. С этим заявлением выступил в Англии Рафаэль Арматто, антрополог и политик из Ганы, участник движения за мир. По его словам, советская бомба, размером с теннисный мячик, уже прошла испытания. Разрушительный радиус её действия достиг 85 километров на поверхности земли и 10 километров над нею. Англо-американское изделие на фоне советской бомбы выглядит почти антикварным. Теперь сторонники мира могут с оптимизмом смотреть в будущее: СССР никому не позволит развязать новую войну.

Не будет преувеличением сказать, что советские дипломаты (и тем более технический персонал) жили в Каракасе в условиях «благородной бедности». В те годы официальный прожиточный минимум взрослого человека в Венесуэле составлял 1365 боливаров. Однако 2-й секретарь посольства, имевший жену и ребенка, получал 2000 боливаров. Стоявшие ниже его в иерархической «табели о рангах» сотрудники с семьями получали ещё меньше: от 1500 до 900 боливаров! Из этих скудных заработков приходилось выделять «средний процент» на приобретение облигаций государственного займа СССР «в помощь развитию народного хозяйства».

И на этом фоне «кусались» цены. Боливар был в то время единственной в мире валютой, которая по покупательной способности соперничала с американским долларом. Товары, производимые в Венесуэле, продавались по ценам, сопоставимым с теми, что существовали в Соединённых Штатах. Импортные товары поступали на венесуэльский рынок, «отягощённые» такими таможенными и прочими наценками, что их приобретение было серьёзным испытанием для семейного бюджета. Приходится только догадываться, как наши люди ухитрялись сводить концы с концами.

Приезд в Венесуэлу посла Фомы Андреевича Требина ещё больше подхлестнул интерес СМИ к советскому представительству. Журналисты самой популярной венесуэльской газеты «Ультимас Нотисиас», органа компартии, Котепа Дельгадо и Педро Бероэс первыми взяли интервью у советского посла. Они сумели пробиться к нему и поговорить на волнующие общественное мнение темы, сидя в кабинете посла под портретами Сталина и Молотова.

Русский посол был экзотичен для венесуэльцев, венесуэльцы в такой же степени экзотичны для Требина. Дельгадо угостил посла сигаретой, фотограф щёлкнул «лейкой», и на следующий день этот снимок был опубликован в газете под заголовком: «Первая венесуэльская сигарета Фомы Требина». Его интервью в «Ультимас Нотисиас» прочли многие, ещё бы – ведь это откровения «представителя Сталина»:

«Я родился в Смоленске 18 октября 1904 года. В 1927 году завершил учёбу в Горной академии в Москве. В течение тринадцати лет был профессором и руководителем кафедры Института нефти в Москве. Опубликовал более сорока работ. Принял участие в войне с немцами на Ленинградском фронте. Был награждён орденами: Трудового Красного знамени, Знак почёта, медалями за оборону Москвы и Ленинграда. Я женат, и моя супруга также является специалистом по нефти. Я очень благодарен венесуэльцам за ту приязнь, с которой они относятся к моей стране. Я без труда могу объяснить это тем, что все, кто мыслит реалистически, оценивают Россию положительно, поскольку война, которую пришлось ей вести, была в защиту всех народов на земле. Несмотря на огромные трудности, пережитые моей страной, Красная армия не остановилась на границе, а двинулась дальше – в Польшу, Югославию, Болгарию, Румынию, Германию, пока не разгромила фашистов и не добилась окончательной победы вместе с нашими союзниками»[87].

Верительные грамоты посол Фома Требин вручил президенту Ромуло Бетанкуру 21 февраля 1946 года. Церемония состоялась во дворце Мирафлорес. Советскому послу были отданы соответствующие почести: перед ним торжественным маршем прошло подразделение батальона «Боливар» в мундирах начала XIX века, военный оркестр исполнил гимны Венесуэлы и Советского Союза. По сообщениям прессы, беседа Бетанкура и Требина была дружественной и сердечной. Во второй половине дня посол посетил Национальный пантеон и возложил венок к подножью усыпальницы с прахом Симона Боливара[88].

Фотографии, сделанные во время беседы Требина с Бетанкуром, оставляют двойственное впечатление. Вроде бы обычные официальные снимки, но есть нечто контрастное в «образах» советского посла и венесуэльского президента. Первый раскован, улыбается, явно расположен к продолжительной беседе. Второй подчёркнуто серьёзен, одна нога закинута на другую, пальцы рук скрещены. Даже начинающий психолог скажет, что это поза полной закрытости. Бетанкур явно не собирался откровенничать с Требиным. Достаточно взглянуть на протокольные фотографии встреч венесуэльского президента с другими послами, особенно с американцем Франком Корриганом, чтобы понять, что в иных ситуациях Бетанкур умел улыбаться…

После аккредитации посол Требин, не теряя времени, стал наносить визиты министрам. Он помнил о главной задаче, поставленной перед ним в Москве: развитие торгово-экономических связей. После войны Советский Союз нуждался во многом, и Венесуэла могла стать хорошим торговым партнёром. Изо всей номенклатуры товаров, которые она могла предложить, Россию не интересовала, пожалуй, только нефть…

В марте 1946 года посольство стало подыскивать кандидатов в правление Венесуэльско-советского института культуры. Атташе Лев Крылов составил предварительный список, затем посол встречался с каждым из кандидатов. Институт культуры начал свою официальную жизнь 4 апреля 1946 года. Организационное собрание было проведено в двухэтажном особняке, арендованном в тихом районе недалеко от исторического центра Каракаса. Поэт Карлос Аугусто Леон зачитал проект устава и предложил обсудить его. Дискуссия возникла лишь по одному пункту: кто-то высказался за «корректировку» названия института, заменить в нём слово «советский» на «русский». Для того, мол, чтобы название не было «слишком политизировано». Но большинство предложение не поддержало: слово «советский» подходит больше, потому что с максимальной точностью отражает «реалии страны Советов».

Президентом института был единогласно избран ректор Центрального университета Венесуэлы Хуан Оропеса, заместителем – писатель Антонио Паласьос, секретарём по связям и организации культурных мероприятий – Карлос Аугусто Леон. Общественному мнению страны институт был представлен 24 апреля на торжественном акте, который состоялся в Муниципальном театре. С речью выступил посол Требин, а после него – Антонио Арраис, видный писатель, главный редактор газеты «Насьональ». Темой выступления он избрал поэзию Владимира Маяковского, чьё творчество пользовалось огромной популярностью в Венесуэле тех лет, с её политическими кризисами и