Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967 - Борис Фрезинский

От всей души желаю Вам всего самого-самого хорошего в новом году.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1192. Л.1. Художник Борис Георгиевич Биргер (1923–2001) много общался с Эренбургами в 1960-е годы, написал воспоминания об этом.

<Алма-Ата, конец декабря 1964>

Дорогой Илья Григорьевич!

Редакция, редколлегия журнала «Простор» и от себя лично горячо поздравляем Вас с Новым годом. Большое, большое спасибо Вам за Ваше доброжелательное отношение к нашему журналу, за Вашу отзывчивость, за любезно переданные Вами для нас великолепные страницы Ваших воспоминаний о А.А.Фадееве и Назыме Хикмете[1135], за строки Ваши, предваряющие впервые публикуемую нами большую подборку стихотворений О.Э.Мандельштама[1136].

От всего сердца желаем Вам в новом году стойкого здоровья, бодрости духа, новых удач и свершений в подвижническом труде Вашем.

С большим душевным расположением к Вам

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2401. Л.1. Писатель Иван Петрович Шухов (1906–1977) — главный редактор выходившего в Алма-Ате журнала «Простор».

<Москва, после 10 декабря 1964>

Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!

Думаю, что мое имя ничего Вам не говорит. Но все же рискую послать Вам свою книжку[1137] с просьбой прочитать хотя бы один рассказ — «Защитник Седов» (в нем 15–20 страничек).

Я не решился бы просить Вас об этом, если бы не статья Ю.Барабаша[1138], быть может, известного Вам деятеля. Он расценивает этот рассказ как некий анекдот, далекий от художества и жизни (правда, «трагичный», но только анекдот).

Мне в 37-ом году было десять лет, так что мой голос в такой дискуссии, в лучшем случае, совещательный. Тем не менее у меня есть твердая внутренняя уверенность в психологической и стилистической точности рассказа, который, конечно, не о Седове, а о самом духе 37 года и о Вышинском[1139], который мне кажется фигурой (не в смысле рассказа, конечно, а в жизни).

«Седов», «Она и он» — две ключевые вещи этой книжки оказались теперь в центре бурных и странных читательских дискуссий. Так что я барахтаюсь попеременно в двух мощных и противоположно несущихся потоках.

Конечно же, я отношу целиком за счет «полемического запала» преувеличенные комплименты, сделанные мне Юрием Павловичем Германом в «Комсомолке»[1140]. Но за тем, что говорит Ю.Барабаш, вроде бы только «по художественной части», стоит, мне кажется, совсем иное. Мне действительно — прав Барабаш, не очень важна была жанровая чистота, но я очень заботился, чтобы дать не частность, а «общее», чтобы точно (гори, моя несуществующая репутация прозаика) чувствовалось за что я и против чего. Это «за» и «против», как Вы знаете, Барабаш подчеркнул.

Наверное, нет нужды говорить, как важно мне узнать Ваше суждение, если Вы сможете прочитать хотя бы только «Седова» или «Она и он».

С глубоким уважением

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1584. Л.1. Илья Юльевич Зверев (Изольд Юдович Зомдберг; 1926–1966). К письму приложена записка Н.И.Столяровой, в которой Зверев писал: «Я после долгих и нелегких размышлений решился послать Илье Григорьевичу свою книжку и прилагаемое письмо. Если найдете время, просмотрите, пожалуйста, мой рассказ и статью Барабаша и решите сами, удобно ли все это показывать Илье Григорьевичу. Буду очень признателен, если Вы мне напишете 2–3 слова — что Вы решили на сей счет» (Л.2). ИЭ ответил Звереву 6 января 1965: «Спасибо за книгу, которую я нашел, вернувшись в Москву. Я прочитаю ее при первой возможности. К критической статье, о которой Вы пишете, и ее автору у меня вполне определенное отношение — я не раз читал его нападки <например, на ЛГЖ — ЛГ, 9 июня 1962 — Б.Ф>» (ФЭ. Ед.хр.606).

1965

Москва, 19 II 1965

Многоуважаемый Илья Григорьевич!

В первом номере «Нового мира» за 1965 год прочитал я начало шестой книги «Люди, годы, жизнь». Читал я с большим волнением и восхищением. Как и предыдущие книги.

Пишу я Вам не для того, чтобы Вы имели еще одного почитателя Вашего творчества, а по другому поводу.

На 123-й странице Вы пишете, что С.С.Прокофьев и я рассказывали о том, что А.А.Жданов, уча советских композиторов сочинять мелодичную изящную музыку, садился за рояль и играл на таковом, объясняя, как это нужно делать (сочинять мелодичную и изящную музыку)[1141].

Этого ни Прокофьев, ни я не могли рассказывать, т. к. не было такого. Эту версию распространяли подхалимы легендотворцы.

Мне самому приходилось быть свидетелем «творимой легенды». «Какой потрясающий человек Андрей Александрович! (так звали Жданова). Громя формалистов, выводя их на чистую воду, он садился за рояль и играл мелодичную и изящную музыку, потом, для сравнения, что-нибудь из Прокофьева или Шостаковича. Те буквально не знали, куда деваться от стыда и позора. Ах, какой человек!» И далее, в таком же духе.

На самом деле так не было. Жданов к роялю не подсаживался, а обучал композиторов методами своего красноречия.

Если Ваша «Люди, годы, жизнь» будет переиздаваться, то замените Прокофьева и меня подхалимами-легендотворцами[1142].

Шлю Вам самые лучшие пожелания.

Впервые: Б.Фрезинский. Эренбург и Шостакович // Нева, 1989, №8. С.207. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2391. Л.5–6. Ответ ИЭ см. П2, №555.

<Москва,> 29/111 <19>65

Дорогой Илья Григорьевич!

Хочу выразить Вам огромную благодарность за то многое, о чем Вы пишете в своей книге «Люди, годы, жизнь».

Посылаю Вам томик стихов Льва Моисеевича Квитко[1143]. Он относился к Вам с глубоким уважением, но как-то робел перед Вами[1144]. Мастер, словотворец родного языка, он неважно говорил по-русски, боялся сказать «не так» и, иногда, встречая Вас в антифашистском комитете[1145], не решался заговорить с Вами.

Не глядя на то, что всяческие путешествия были его страстью, — он, враждебно настроенный против затеи с Биробиджаном[1146], отклонял все просьбы, приглашения поехать туда посмотреть. Квитко — единственный из известных еврейских писателей не поехал туда.

Ему нравилось вспоминать мимолетный разговор с Вами. Вы сказали: «Если вы еще раз скажете мне про Биробиджан — я возьму ножик и зарежу вас…»

Квитко нравилось то, что и Вы были против этой безумной идеи.

Еще раз спасибо за книгу «Люди, годы, жизнь» — это история Вашей жизни — история нашей страны.

С глубоким уважением

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1668. Л.1. Берта Самойловна Квитко — вдова расстрелянного еврейского детского поэта Л.М.Квитко (1890–1952).

<Дрезден, март 1965>

Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!

Разрешите мне писать Вам по-немецки, т. к. я по-русски пишу с ошибками.

Советский товарищ подарил мне Вашу книгу «Люди, годы, жизнь». Купить ее у нас в ГДР ни на русском, ни на немецком нельзя. Вы знаете, что в ФРГ книга переведена, продается и читается, но почта не пропускает вышедших там книг.

Я пишу Вам, чтобы поблагодарить за книгу. Много, слишком много имен, которые Вы с болью называете, я знаю, встречал, многих знал, многих знал хорошо — в Германии, в СССР, в эмиграции. И в лагере.

Прежде всего я хочу написать Вам о Лоти[1147]. Я работал с ним на Колыме в одном цехе, также и с другими «испанцами», имена которых я, к сожалению, не запомнил. Также с советскими летчиками-испанцами. Мы были друзьями, добрыми друзьями, товарищами.

Лоти тогда работал — это было на Колыме, на 23 км, в лагере инвалидов — как полировщик, т. е. полировал ящички и другие предметы до «полного» блеска. Работа для инвалидов — там была дерево-обделочная (по-русски в тексте), где производились игрушки, кое-какая мебель и разные бытовые предметы. В пашем цехе эти вещи раскрашивались и полировались. Эту умную работу и выполнял Лоти.

Он был болен, в Лефортове ему отбили почки. Может быть, Вы давно знаете все о нем, встречали людей, которым удалось оттуда вернуться. В определенный час дня все впадали в непреодолимый сон — цинга. Его бригадиром был грубый уголовник, человек пожилой, который немного разбирался в этой работе и что редко, в отличие от прочих уголовников — немного работал. С Лоти он был особенно груб, тот не шел ни на какие уступки. Мы все любили его и высоко ценили, его знания были необыкновенно обширны. Многие из молодых заключенных обращались к нему по самым разным вопросам, — он давал на все основательные, понятные объяснения.