Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов

«поймали меня, заперли меня», но они посадили в плен мое фиктивное «Я» – вот нелепость, вдруг открывшаяся Пьеру. И он смеется: «Кого меня? Меня?»

Чтобы различать эти два «Я», отделить, разъединить их друг от друга, Толстой в 80-х и 90-х годах терминологически распознает в человеке «Я» и «личность»: «животную личность» (суррогат подлинного «Я» – того «меня», кого «не пустил солдат») и "духовное Я", Божественную сущность, Бога своего («Меня – мою бессмертную душу!»).

В начале 900-х годов Лев Николаевич предпочитает говорить о частице неизменного духовного Начала и пределах отделенности, в которые заключена духовная сущность. У духовной сущности – жизнь истинная и вечная, по отношению которой жизнь собственно пределов отделенности – своего рода тень подлинной жизни, но не сплошная фикция и не нежизнь. В сумме жизнь вечная духовной сущности и жизнь пределов образуют жизнь Всю. Теперь Толстой соединяет непосредственно в своем сознании, сливает в единое целое то, что прежде разъединял.

После второго Пробуждения и особенно после болезни 1901-2 годов Толстой неизменно обращен к тайне Всей жизни или жизни Всего. Это определило его постоянный интерес к неисчерпаемым проблемам времени, пространства, движения, материи. Во второй половине 900-х годов Толстой определил свою позицию по этим вопросам. И на первый план вышла другая извечная тайна – глубочайшая из тайн, тайна «Я» человека.

Вопрос о тайне «Я» поставлен, собственно говоря, только в 1903 году, на 75 году жизни. Вполне может быть, что до этого возраста человеку рано подступать к этой тайне.

«Есть одно вневременное существо, которое и есть мое «я». Оно более или менее затемняется, как солнце тучами и атмосферой, моей ограниченностью, но оно всегда едино и вневременно»(54.185).

В начале 1904 года Толстой пишет о существовании истинного солнечного «Я» и о его отражении, о воображаемом теневом «я» пределов отделенности человека (см.55.16). Раздумья о «Я» и «я» – примета духовной жизни Толстого в 1904 году.

«Я знаю вполне себя, всего себя до завесы рождения и прежде завесы смерти. Я знаю себя тем, что я – я. Это высшее или, скорее, глубочайшее знание. Следующее знание есть знание, получаемое чувством: я слышу, вижу, осязаю. Это знание внешнее… Третье знание еще менее глубокое, это знание рассудком… – рассуждение, предсказание, вывод, наука… Жизнь, я думаю, в том, что и третье и второе знание переходят в первое, что человек все переживает в себе»(55.29).

«Я был уже многим. И все, чем я был, все это во мне, все это мое я. И жизнь моя здесь и после смерти будет только приобретением нового содержания моего я. И как бы я не увеличивался, я никогда не перестану быть ограниченным, ничтожным, потому что Все бесконечно»(55.30).

«Я теперешний и я в следующую секунду – один и тот же я, но я не могу сознавать я следующей секунды, и потому мне кажется, что есть движение моего сердца, дыхания. Не будь перехода сознания нового я, не было бы движения сердца. Так же не будь перехода сознания нового я, не было бы движения земли вокруг своей оси, дня и ночи»(55.30).

«Я» человека для Толстого в 1904 году есть «ограниченное пределами сознание Бога»(55.71). В этом смысле: «Я – это сознание в пределах»(55.125).

В начале 1905 года Лев Николаевич разрабатывает мысль творчества жизни. Отсюда вырастает мысль, что «жизни нет без я», которое и творит жизнь.

«…если есть жизнь, то есть и я. Жизнь это – я. Без меня нет жизни. Это очень важно»(55.124). Постепенно мысль Толстого уясняется и уясняется. Но он все еще говорит не о «Я», а о «сознании Я».

«В сознании своего я есть нечто основное, без чего ничего существовать не может. Я могу допустить, что уничтожится тот мир, который я знаю, но не могу допустить своего уничтожения»(55.141).

Человек живет двумя жизнями. У него два сознания и два Я.

«У человека два сознания: своего ограниченного, заключенного в пределы «я» и своего неограниченного «я». – Для неограниченного «я» (в Обители нераздельности. – И. М.) не может быть страданий (стеснений), не может не быть постоянное благо (не то страстное благо, которое дает временное удовлетворение желаний, а благо ровное, спокойное, благо сознания себя,*) сознания блага). И человек может переносить и переносить более или менее чаще или реже свое сознание из одного «я» в другое. Человек, живущий одним духовным «я» (святой), не знает несчастий; человек, живущий одним ограниченным «я» (в Обители отделенности – И. М.), не может не страдать. Все мы живем в середине между двумя, все более и более освобождаясь от ограниченного и приближаясь к неограниченному, духовному»(55.134).

*) Благо, подобное «наслаждению самосознания Божества», о котором говорил голос во сне Пьера.

В том же 1905 году у Толстого возникает совершенно новая мысль:

«Понять иллюзию своего я и реальность своего я – одно и то же»(55.124).

В другом месте Толстой пишет о «начатом я»(55.144), то есть о «Я» творящемся, пришедшем и постепенно (в духовном росте) становящемся в существовании. В этой мысли есть нечто такое родное Толстому, что должно впредь созревать и созревать в его душе.

«Не будь ограничения времени, т. е. будь я сразу, какой я есмъ или буду в момент смерти, т. е. будь я тем существом, включающим в себя все воспоминания, весь опыт прожитой жизни, будь это существо сразу, не было бы жизни, не было бы свободы. Свобода и жизнь есть только потому, что я постоянно раскрываюсь сам себе, и что в каждый момент этого раскрытия я могу так или иначе отнестись к условиям, в которых нахожусь. Я сказал: не будь ограничения времени; но ограничение времени возможно только при ограничении пространственного мира. Если бы – как ни странно это сказать – я был Все, то я не жил бы: я бы только был для кого-то. Если бы я был сразу то, что я есмъ – тоже странно сказать – я тоже не жил бы. Для того чтобы жить и быть свободным, необходимо ограниченное существо в пространстве, проявляющееся во времени. Это самое я и есмъ. (Устал, и не хорошо.)»(55.255-6).

Духовное Я человека – общее со всем живым, со Всем, с Богом. И человеку, следовательно, следует «расширять его, слиться им с Богом и со всем живущим (люби Бога и ближнего) – только служа этому я, возможно благо свое и всех людей»(55.187).

«Тело мое – не я, разум мой – тоже не я. Не я и мое сознание. Я, мое истинное я, это – то, чтО я сознаю. Сознаю же я свою духовную, Божественную сущность. Я не понимаю эту сущность, но она-то одна и есть настоящий я»(56.47).

«Ты еси вечное, непространственное Божеское «я»(55.274), – обращается Лев Николаевич к этой духовной сущности. Даже в состоянии духовного отлива он знает её в себе:

«Все это время было состояние такое, как