Пришелец в земле чужой - Роберт Хайнлайн

Заключение гласило: «Рядовой Джонс является прирожденным гипнотизером и может быть полезным разведке. Использовать его в каком-либо другом роде войск возможным не представляется. Однако низкий коэффициент умственного развития и параноидальные тенденции делают привлечение Джонса к какой-либо воинской службе нежелательным».

А Майк сумел получить удовольствие даже от службы в армии. Во время парада, состоявшегося в последний день его службы, командующий парадом и его свита вдруг оказались по колено в одном из продуктов человеческой жизнедеятельности, пресловутом у солдат, но нечастом на торжествах. Через несколько секунд остался лишь запах и неприятные воспоминания о массовой галлюцинации. Джубал думал, что у Майка, пожалуй, грубоватый юмор, но потом вспомнил молодость, медицинский факультет и признал, что он, Харшоу, был не лучше.

Бесславная военная карьера Майка доставила Джубалу даже радость: Джилл три недели сидела дома.

Майк и вовсе не смутился; вернувшись из армии, он хвастался, что добросовестно выполнял наказ Джилл и не отправил в перпендикулярное пространство ни одного человека, а только пару мертвых вещей. А как хотелось сделать Землю более уютной для жизни! Что за странные желания у Джилл! Харшоу не спорил: у него был длинный список людей, без которых ему на Земле стало бы уютнее.

Джубалу казались странными религиозные увлечения Майка. Преподобный доктор В. М. Смит, бакалавр искусств, доктор философии, основатель и жрец Вселенской церкви! Чушь собачья! Настоящий джентльмен должен уважать чужую личность и не имеет права лезть человеку в душу.

Самое страшное — когда Майк заявлял, что идею Вселенской церкви подсказал ему Джубал. Харшоу допускал, что мог сказать подобное, но не помнил, когда и что именно говорил.

От печальных размышлений его оторвала Мириам.

— Босс! Гости пришли.

Джубал увидел заходящую на посадку машину.

— Ларри, неси ружье! Я поклялся застрелить всякого, кто посмеет приземлиться на мои розы.

— Он садится на траву.

— Ладно, в следующий раз сядет на розы, тогда и застрелим.

— Это, кажется, Бен Кэкстон.

— Не кажется, а точно. Что будешь пить, Бен?

— Ничего, я приехал поговорить.

— Мы уже говорим. Доркас, принеси Бену стакан молока, он сегодня нездоров.

— Нальешь молоко из бутылки с тремя звездочками, — уточнил Бен. — Джубал, у меня к тебе деликатный разговор.

— Ну что ж, если ты считаешь, что нам поможет уединение в моем кабинете, милости прошу.

Бен поприветствовал всех домочадцев и вместе с Харшоу отправился наверх.

— Каков расклад? Я проиграл?

— Ты еще не видел новых комнат. Мы построили две спальни, одну ванную и галерею.

— О, да тут статуй хватит на целое кладбище!

— Бен, я уже объяснял, что статуи — это памятники усопшим политическим вождям, а у меня — скульптуры. Будь добр, говори о них почтительно, иначе я рассержусь. Здесь собраны копии лучших скульптур, созданных в этом подлом мире.

— Эту гадость я уже видел, а когда ты успел собрать остальной хлам?

Джубал обратился к Прекрасной Ольмиер.

— Не слушай его, моя дорогая. Он варвар, ничего не смыслящий в красоте, — Харшоу погладил ее по морщинистой щеке и нежно коснулся усохшей груди. — Нам с тобой недолго осталось, потерпи. А ты, Бен, будешь наказан. Ты оскорбил женщину, и я этого не потерплю.

— Да брось! Ты сам оскорбляешь женщин по десять раз на дню.

— Энн! Надевай плащ и ко мне! — закричал Джубал.

— Я бы не стал оскорблять живую женщину, которая позировала скульптору. Я только не могу понять, зачем он заставил чью-то бабушку позировать нагишом и зачем тебе на нее смотреть.

Явилась Энн в плаще.

— Энн, — обратился к ней Харшоу, — скажи, я тебя когда-нибудь оскорблял? Или еще кого-то из женщин?

— Я не имею права высказывать мнение.

— Энн, мы не в суде, в конце концов.

— Нет, Джубал, вы никого из нас не оскорбляли.

— И еще одно мнение, пожалуйста. Что ты думаешь об этой скульптуре?

Энн посмотрела на шедевр Родена и произнесла:

— Когда я увидела ее впервые, она показалась мне отвратительной. Позже я пришла к выводу, что это чуть ли не самая красивая вещь, которую я видела в своей жизни.

— Спасибо, ты свободна. — Энн ушла. — Ну что, будешь еще спорить?

— Спорить не буду — кто же спорит с Беспристрастным Свидетелем, — но согласиться с тобой не могу.

— Слушай меня внимательно. Красивую девушку заметит каждый. Художник посмотрит на красивую девушку и увидит, какой она станет в старости. Хороший художник посмотрит на старуху и увидит, какой она была красивой в молодости. Великий художник сделает портрет старухи и заставит зрителя увидеть, какой красивой она была в молодости. Более того, он заставит зрителя верить, что эта красивая девушка еще жива, но только заточена, как в темнице, в теле старухи. Он заставит зрителя понять, что женщина, какой бы старой и безобразной она ни была, в глубине души считает себя восемнадцатилетней красавицей и хочет, чтобы все так думали. Для нас с тобой, конечно, старость не трагедия. Посмотри на нее, Бен!

Бен посмотрел. Через минуту Харшоу сказал:

— Ладно, можешь высморкаться. Приступаем к делу.

— Погоди. Растолкуй мне вот что. Это девушка, я вижу, но зачем ее свернули как крендель?

Харшоу обернулся к «Павшей Кариатиде».

— Если бы на тебя упала такая глыба, из тебя бы вышла котлета. Неужели ты не понимаешь, что дело не в кренделе, а в том, что он символизирует? Ты когда-нибудь видел распятие?

— Я не хожу в церковь.

— Все равно ты должен знать, что в большинстве церквей распятия весьма посредственные. Кровь похожа на кетчуп, а сам Христос — на гомика. А он был нормальным мужчиной, с сильными мускулами и добрым сердцем. А люди смотрят на эту пошлость, как на высокохудожественное произведение. Они не замечают недостатков, они видят символ, который будит в них сильнейшие чувства; они вспоминают, какую жертву он принес ради них.

— Джубал, я и не подозревал, что ты такой ревностный христианин.

— Для того, чтобы разбираться в человеческой психологии, не обязательно быть христианином. Я просто знаю, что даже самое топорное гипсовое распятие вызывает в душе человека бурю чувств. Человеку нет дела до художественных достоинств скульптуры, потому что перед ним символ. Перед нами — тоже символ, причем высокохудожественный. В течение трех тысячелетий архитекторы строили дома, выполняя колонны в виде женских фигур. Роден первый понял, что поддерживать дом — не женское дело. Но он не вышел на площадь и не закричал: «Эй, дурачье! Балконы должны держать мужики!». Он показал это. Бедняжка Кариатида упала под тяжестью своей ноши. Посмотри ей в лицо — какая славная девочка. Она огорчена неудачей, и, ни на кого не сетуя, старается встать, чтобы дальше выполнять свою работу. Это не просто произведение искусства. Это символ женщины, взвалившей на свои плечи непосильный груз. Да не только женщины, любого человека, который без слез и жалоб борется с судьбой. Это символ всепобеждающего мужества…