Пришелец в земле чужой - Роберт Хайнлайн

— Здравствуй, дорогой! Как хорошо, что ты дома!

Он улыбнулся.

— Я понял, что такое неприличные позы, — одежда Джилл исчезла. — Ну-ка, стань в неприличную позу!

— Пожалуйста, — Джилл проделала все профессиональные ухищрения. Майк показывал ей, как она выглядит в его глазах. Она смотрела и вникала в его чувства, и в ней поднималась ответная волна. Наконец она приняла самую неприличную позу, на которую была способна.

— Неприличные позы — это хорошо, — сказал Майк очень серьезно.

— Правда? Чего же мы ждем?

Они бросили работу и стали посещать сеансы стриптиза. Джилл поняла, что вникнуть в неприличные позы она может, если посмотрит на них мужскими глазами. Когда Майк смотрел на сцену, ей передавались его ощущения, если же его внимание отвлекалось, то модель превращалась в обычную женщину. Слава богу, решила Джилл, не хватало еще стать лесбиянкой.

Тем не менее ей было забавно смотреть на девушек глазами Майка и знать, что так же он смотрит и на нее.

Джилл с Майком переехали в Пало-Альто, где Майк попытался проглотить библиотеку Гувера, но не справился. Он понял, что поглощает информацию быстрее, чем можно переработать, даже если думать без перерыва все те часы, когда библиотека закрыта.

Облегченно вздохнув, Джилл предложила поехать в Сан-Франциско.

Там Майк начал читать организованно.

Однажды Джилл вернулась домой и увидела, что Майк сидит в растерянности, обложившись книгами. Джилл пробежала взглядом названия: Талмуд, Кама Сутра, разные версии Библии, Книга Мертвых, Книга Мормонов, Новое Откровение (подаренное Патрицией), Коран и священные писания еще десятка религий.

— Какие проблемы, милый?

— Джилл, я не вникаю…

«Подожди, Майк, понимание приходит после ожидания».

— Боюсь, что ожидание ничего не даст. Я знаю, в чем дело: я марсианин, вставленный в тело неправильной формы.

— Дорогой, для меня ты человек и мне очень нравится форма твоего тела.

— Джилл, ты знаешь, о чем я говорю. Я не вникаю в людей. Я не понимаю, зачем им так много религий. У моего народа…

— У твоего народа?

— Прости, Джилл. Я хотел сказать, у марсиан только одна религия. Ты ее знаешь. «Ты есть Бог».

— Да… но по-английски так сказать нельзя. Я не знаю, почему.

— На Марсе, когда мы хотели что-нибудь узнать, мы спрашивали у Старших Братьев, и они всегда давали правильный ответ. Джилл, неужели у нас, у людей, нет Старших Братьев, нет души? Неужели ничего не остается, когда мы умираем? Может быть, мы потому и живем в таком невежестве, что наша жизнь занимает лишь краткий миг? Скажи, Джилл! Ты ведь человек.

— Майк, — улыбнулась Джилл, — ты сам научил меня видеть вечность, ты уже не отнимешь ее у меня. Ты не можешь умереть, ты можешь только дематериализоваться, — она обеими руками указала на себя. — Это тело, которое ты любишь, которое я вижу твоими глазами, умрет. А я не умру. Я есть то, что я есть. Ты есть Бог, я есть Бог, мы все Бог, и так будет всегда. Не знаю, где я буду после смерти и буду ли я помнить, что когда-то была Джиллиан Бордмэн, которая радостно меняла простыни под больными и так же радостно выступала полуголая перед толпой мужчин. Мне нравится это тело…

С непривычным нетерпением на лице Майк сбросил с нее одежду.

— Спасибо, милый. Так вот, это тело нравится нам обоим, но когда я с ним расстанусь, то не буду о нем скучать. Надеюсь, ты съешь его, когда я дематериализуюсь.

— Конечно, съем, если не дематериализуюсь раньше.

— Вряд ли. Ты так хорошо контролируешь свое тело, что должен прожить лет двести-триста, если сам не захочешь дематериализоваться раньше.

— Может быть. Джилл, в каких церквях мы побывали?

— В Сан-Франциско обошли все. Даже у фостеритов были.

— Это исключительно для Пэт. Она обиделась бы, если бы мы не зашли к ним.

— Нужно было сходить: я не могу врать тетушке Пэтти, а ты не знаешь, что нужно врать.

— Фостериты наворовали идей у всех остальных и перевернули все с ног на голову. Они такие же дилетанты, каким я был в цирке. Они никогда не исправят свои ошибки.

— Ты прав, но Пэтти этого не понимает. Она чистый человек. Она есть Бог и ведет себя соответственно. Правда, Пэтти сама не понимает, что она такое.

— Нет, — возразил Майк, — понимает, когда я ей говорю. Джилл, в мире есть три области приложения сил. Первая — наука. Но я еще птенцом знал об устройстве Вселенной больше, чем знают ваши ученые сейчас. С ними нельзя поговорить даже о такой элементарной вещи, как левитация. Я их не принижаю, просто называю вещи своими именами. Они ищут не то, что я: пустыню не познаешь, пересчитывая песчинки. Вторая — философия. Предполагается, что она объясняет все. А так ли это? Все философы кончают тем, с чего начинают. Кроме тех, которые занимаются самообманом и доказывают собственные предположения собственными доказательствами, как Кант и другие любители гоняться за собственным хвостом. Значит, ответ должен быть здесь, — он кивнул на груду книг, — но его здесь нет. Попадаются правильные кусочки, но нет системы. А если есть, от тебя требуют большую ее часть принять на веру. Вера! Какое грязное слово! Почему ты не научила меня ему, когда учила словам, которые нельзя говорить в приличном обществе?

— Майк, ты научился шутить, — улыбнулась Джилл.

— Даже не собирался. И то, что я сказал, не смешно… Я не умею смеяться и никак не научусь. Вместо этого ты разучиваешься смеяться. Но я становлюсь человеком, а ты становишься марсианкой.

— Что ты, милый! Ты просто не замечаешь, когда я смеюсь.

— Я все время старался это замечать. Я думал: научусь смеяться и пойму людей. Сумею помочь кому-нибудь вроде Пэт…

— Кстати, почему бы нам с ней не встретиться? Цирковой сезон кончился, она должна быть дома. Отправимся вместе на юг. Там тепло, а я всю жизнь мечтала увидеть Байя Калифорниа.

— О’кей!

— Позволь мне одеться, — Джилл поднялась. — Тебе нужны эти книги? Их можно отправить Джубалу.

Майк щелкнул пальцами, и все книги, кроме подарка Пэт, исчезли.

— Эту мы возьмем с собой, чтобы Пэт не обижалась. Джилл, я хочу сходить в зоопарк.

— Пожалуйста.

— Я плюну в верблюда и спрошу его, почему он такой сердитый. Может быть, верблюды — Старшие Братья на этой планете, и отсюда все ее беды?

— Вторая шутка за сегодняшний день.

— Почему-то никто не смеется. Даже верблюд. Может быть, он знает, почему. Тебя устраивает это платье? Чулки наденешь?

— Да, пожалуйста. Уже холодно.

— Поехали, — он приподнял ее над полом. — Трусики. Чулки. Пояс. Туфли. Теперь вниз и подними руки. Лифчик? Нет, он тебе не нужен. Платье. Вполне прилично и очень не дурно. Если из меня ничего больше не выйдет, стану камеристкой. Ванна, массаж, прическа, макияж, одевание. Я умею даже маникюр делать. Что вам угодно, мадам?