Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Арест на местном жаргоне назывался отдыхом, заключённые — гостями, камеры — опочивальнями. Грубо или жестоко обращаться с арестантами было не принято, охрана обходилась со своими подопечными вежливо, особенно если на «отдых» в крепость заносило непростого гостя. Командиры кораблей пользовались уважением в обществе, и с Эллейв обращались мягко, даже почтительно, как бы извиняясь за причиняемые неудобства. Если камеру посещало высокое начальство крепости, простые охранники заранее предупреждали:

— Госпожа корком, там начальство идёт. Тебя не затруднит подняться с кроватки и встать смирно? Ничего, если я на тебя прикрикну чуток? Уж прости, так положено.

Конечно, Эллейв это ничуть не затрудняло. Охранник, изображая суровость, орал команду зычным голосом, а она, подыгрывая ему, вскакивала и становилась навытяжку. Начальство заходило, осматривало камеру, задавало вопросы и уходило. Охранник ревел «вольно!», и Эллейв могла дальше предаваться своим занятиям: лежать на постели, отжиматься от пола или выполнять иные упражнения, читать книгу. На прогулку выводили раз в день на полтора часа, кормили дважды — утром и вечером. Питание — не самое сытное и разнообразное, в основном — хлеб, каша, рыбная похлёбка или суп с потрохами. Мясо как отдельное блюдо не подавалось, только в супе. Утром — чашка отвара тэи и хлеб с маслом; сия трапеза с изрядной издёвкой называлась «уютным домашним завтраком», хлеб был самый простой и дешёвый, а масло — далеко не лучшего качества, порой с признаками прогоркания. За отдельную плату охранники могли и выпивку обеспечить, но Эллейв в ней не нуждалась. Она нуждалась в нежных губах и ласковых глазах любимой Онирис, ради которой она была готова и свободой пожертвовать, и жизнь отдать.

Об её аресте Онирис мягко и осторожно сообщила госпожа Розгард. Войдя вечером в её комнату, глава семьи одной рукой обняла девушку за плечи, а второй ласково накрыла ладонью её вмиг задрожавшие пальцы.

— Что? Что-то с Эллейв? Ей стало хуже? — У Онирис моментально затряслись губы, а глаза наполнились слезами.

Госпожа Розгард помолчала пару мгновений, показавшихся просто ужасными: Онирис вся помертвела, ожидая страшных новостей.

— Милая... Прошу, постарайся не волноваться, — проговорила принцесса. — Не пугайся, Эллейв жива и здорова, но находится в крепости под арестом. Ей хотели дать месячный срок, но мне удалось сократить его до двух недель, как и в прошлый раз. Также я постаралась смягчить последствия этого поединка для её дальнейшей морской карьеры. Её могли и разжаловать, но она отделается переводом в сторожевую службу Силлегских островов с понижением класса судна. Увы, с «Прекрасной Онирис» ей придётся проститься и перейти на более лёгкий корабль. Её новая служба уже не предполагает захода в порт Ингильтвены, а это значит, что ваши личные встречи станут... как бы это сказать? Ещё более затруднительными. Прости, детка, мне очень жаль, что совсем избавить её от наказания не получилось. Я сделала всё, что смогла.

«Ещё более затруднительными»... Госпожа Розгард, щадя чувства Онирис, выразилась очень мягко. На самом деле жестокая правда звучала так: отныне видеться наяву им становилось невозможно.

— Вот такие невесёлые дела, родная моя, — вздохнула глава семьи, поглаживая прильнувшую головой к её плечу Онирис по волосам. — Увы, это всё, что я смогла для неё сделать.

— Благодарю... Я благодарю тебя, госпожа Розгард, — всхлипывала Онирис на её груди. — За твою поддержку, за твою чудесную доброту... Ты делаешь для меня то, что должна делать самая любящая на свете матушка. Жаль, что моя родная матушка оказалась совсем не такой...

— Бедная моя малютка, — растроганно проговорила принцесса, прижимая её к груди и целуя в лоб. — Моя дорогая детка, девочка моя, я делала, делаю и буду делать для тебя всё, что в моих силах.

— О, госпожа Розгард, я так люблю тебя! — с рыданием воскликнула Онирис, обнимая её с жаром и исступлением.

— И я тебя люблю, моя родная крошка, моя Онирис, — прошептала та, обдавая тёплым дыханием её лоб.

Матушка новость об аресте Эллейв восприняла как нечто само собой разумеющееся, даже с каким-то удовлетворением.

— Ну вот, разве я не права, считая, что подобная особа — совсем не пара для Онирис? — сказала она. — Она уже второй раз под арестом, а это такое пятно на репутации, которое уже не смыть.

Госпожа Розгард, сурово сдвинув брови, проговорила:

— Моя дорогая, а как поступила бы ты, если бы услышала, как твою дочь поносят и оскорбляют самыми грязными, позорящими и отвратительными словами? Свидетели у того разговора есть, и я намерена привлечь этого господина к ответственности за оскорбление Онирис. Когда он освободится из-под ареста за поединок, его будут ждать новые неприятности с законом уже по другому обвинению, это я обещаю!

Ниэльм, узнавший об аресте Эллейв, снова плакал в подушку, а перед сном отказался поцеловать родительницу.

— Я не хочу видеть тебя, матушка! — вскричал он, отворачиваясь и защитным движением отгораживаясь от неё подушкой, которую он прижимал к груди. — Это ты сделала так, чтобы госпожу Эллейв арестовали! Почему ты её ненавидишь? Она ничего плохого не сделала! Она хорошая, она самая лучшая на свете!

— Сын мой, как ты смеешь дерзить мне?! — вспыхнула родительница. — Что за чушь! Арест вашей с Онирис драгоценной Эллейв — полностью её собственная заслуга, я тут совершенно ни при чём! При всём желании я бы не смогла такого добиться, я не настолько могущественна! Не смей обвинять меня в том, к чему я не имею никакого отношения!

Ниэльм выскочил из постели и бросился в комнату Онирис.

— Сестрица! Сестрица! — звал он.

Дверь открылась, и он уткнулся в Онирис, которая раскрыла ему объятия и прижала к своей груди. Он попросил разрешения спать в её комнате, и она позволила. Полночи мальчик то и дело принимался всхлипывать, и Онирис шептала ему успокоительные слова, гладила по волосам и целовала. Спали они оба очень плохо: Ниэльм стонал и плакал во сне, а у Онирис болело сердце. Под утро она приняла дозу своего лекарства, но уменьшенную, потому что после предыдущей ещё не прошло двенадцати часов.

Только следующей ночью ей удалось встретиться во сне с Эллейв. Та шла к ней по песчаному пляжу под закатным небом, и Онирис со слезами с разбегу влетела в её объятия.

«Родная... Любовь моя, красавица моя, — нежно успокаивала её та, осыпая