Антихрист - Александр Кашанский

Раздался удаляющийся топот ног.

Палач, так назвал Иван про себя красноносого мужика, отошел в сторону и закурил. Но тут же выплюнул папиросу и подбежал к Ивану. Он наклонился к нему и с мольбой в голосе, что было совершенно неожиданно, спросил:

— Ну скажи мне, очень прошу. Скажи, кто ты, откуда и зачем пришел в Березовку?

Иван будто бы не своими губами прошептал первое, что пришло в голову:

— Я протопоп Аввакум.

Палач взвыл, схватился за голову, потом вскочил и начал исступленно пинать Ивана тяжелыми коваными сапогами. Устав, палач умыл лицо и руки из принесенного ведра и, выплеснув на Ивана остатки воды, сказал:

— Петька, сажай его на табурет, теперь с ним можно начинать разговаривать.

Ивана попытались поднять, но этот Петька, видать, был парень малосильный и не справился, пришлось погнать еще за одним помощником. Этого звали Николаем. Вдвоем они посадили Ивана на табурет. Для палача принесли стул и поставили его напротив.

— Значит, ты — поп. Как, говоришь, зовут?

— Аввакум, — ответил Иван.

«Почему я здесь? Почему я назвался протопопом Аввакумом? — задавал себе вопрос Иван, глядя на раскрасневшуюся рожу палача. — Может быть, за этим забором скрывается тайна, объясняющая мое появление и причину Конца света?»

Одутловатое лицо палача было резко асимметричным и вызывало двойственное восприятие: то ли это было лицо спившегося русского интеллигента, то ли отупевшего от тяжелой и бессмысленной работы рабочего — оно менялось в зависимости от того, какой стороной палач поворачивался к Ивану.

Палач перевел дух, тяжело вздохнул и сказал помощнику:

— Петро, позови Мишку. Бегом.

Помощник ретиво ринулся исполнять приказание. Вскоре он и этот Мишка были здесь — бегом и запыхавшись. Палач посоловевшим взглядом окинул Мишку с ног до головы и сказал масленым голосом:

— Мишаня, сбегай к Анютке, — палач вытер нос рукавом и кашлянул, — и принеси водки… Четверть. И закусить. Сюда. Понял?

— Так точно, товарищ майор, — вздернулся по стойке смирно Мишаня.

— Двигай. — Палач перевел взгляд на Ивана. — Ну, протопоп, будешь говорить?

— О чем?

— Кто, откуда, зачем вел антисоветскую пропаганду в деревне? Кто тебя нанял?

Иван поднял глаза и стал смотреть на палача. Тот мигал, тер нос рукой, отворачивался, дергал головой. Ивану показалось, что под его взглядом палач как-то съежился, усох, синие круги под глазами увеличились, оттеняя красные веки. «Что-то мало в нем внушительности. Явно слабоват для избранной профессии», — подумал Иван.

Палач, неуклюже встрепенувшись, ноги уже не очень слушались его, подскочил к Ивану, приблизил вплотную свой мерзкий, кривой, влажный, источающий запах сивухи рот и прошептал:

— Тебе осталось жить недолго, протопоп, сейчас причаливает баржа, и я тебя отправлю туда, к своим, подыхать. Последний раз спрашиваю, кто тебя послал? Как твое имя?

Иван посмотрел на небо. Оно было затянуто низкими тучами, дул холодный ветер. На хилых кривых березах, которые росли за забором, только что распустились маленькие листочки, но почему-то ощущения весны и радости оттого, что начинается новый цикл жизни, не было. Этого яркого и особенного чувства, которое владело Иваном каждую весну, — не было. «Мрачное место, — подумал Иван, — под стать этой роже».

— Ну и хрен с тобой. Отправляй, — сказал Иван и презрительно — так, чтобы его отношение не вызывало у палача сомнения, добавил: — пьяная морда. Все равно дело, ради которого ты в этом лагере лютуешь, проиграет, и ты, и коммунизм твой — издохнете, и полвека не пройдет. Вашей закваски хватит только на четыре поколения. Так говорил Господь.

Палач внезапно успокоился, и в его лице Иван впервые увидел отблеск мысли.

— Издохнем? Нет, наше дело в России не издохнет никогда. Ты, протопоп, плохо знаешь Россию. Чтобы уничтожить наше дело, надо уничтожить Россию, а это никому не по зубам. Что там будет через полвека — кто знает, а то, что мы вырвем с корнем вашу заразу — тебя и тебе подобных, — это я тебе обещаю. Мне для этого и жизни не жалко — ни твоей, ни своей. Хоть и тяжко мне это, потому и пью… Когда я уйду, будет иная Россия. Иная… где таким вот сволочам, как ты, места не будет.

— Да? — перебил его Иван.

— Да, — с отстраненным видом, глядя вдаль, сказал палач. — И будущее за нами. А я его в этом лагере творю…

Маленького роста стриженый солдатик в смешной, мешковатой гимнастерке развязал Ивану ноги и срывающимся детским голосом приказал:

— Вставай, пошли.

Иван был более чем на голову выше этого солдатика, который почему-то напоминал ему нахохленного воробышка. Собравшись с силами, Иван поднялся, он сделал это осторожно, потому что не был уверен, что устоит на ногах. Ноги подкосились, его шатнуло, но он все же устоял.

— И куда меня теперь? — спросил Иван.

— Куда-куда. На кудыкину гору. Иди давай, — солдатик опустил ствол винтовки, и штык блеснул на солнце. Иван улыбнулся: «Какая несуразица: и этот солдатик, и этот вычищенный, блестящий штык, который он наставляет на бессмертного меня». Конвоиру показалось, что Иван смеется над ним, и он звонко крикнул:

— Бегом вперед, марш!

Иван покачал головой и сказал:

— Нет, паренек, бегать я не могу. Зачем тебе меня мучить, а? Зачем твой начальник издевался надо мной? Объясни мне хоть ты.

— Давай, давай, пошел. Пошел! Не разговаривай. А то… — В голосе паренька не было никаких оттенков сострадания. «Откуда они такие взялись и зачем?» — пытался разобраться в ситуации Иван. Он, спотыкаясь и покачиваясь, брел вперед к высоченному забору из колючей проволоки. Забор зачем-то был сделан метрах в двухстах от широкой, мощной реки, он огораживал участок берега. Метров через пятьдесят по периметру забора стояли смотровые вышки, на которых были солдаты. «И здесь река», — удивился Иван. Тут Иван увидел, что и вдоль берега реки тоже был забор из колючей проволоки, только пониже.

Конвоир провел Ивана через ворота, которые хорошо охранялись вооруженными винтовками солдатами. Ивану все они почему-то показались на одно лицо. Получив какую-то бумагу у начальника караула, конвоир повернул назад. Один из караульных развязал Ивану руки и сказал:

— Иди.

— Куда?

— Куда хочешь. Прикосновение к колючей проволоке означает попытку к бегству. Расстрел на месте. — Тот, кто сказал это, тут же отвернулся и пошел по своим делам. Иван остался один. «Куда хочешь… Здорово!» — Усмехнулся про себя Иван.

Он побрел к берегу. Недалеко от забора, что шел вдоль реки, лежало огромное бревно, отполированное сверху не то водой и ветром, не то человеческими задами. Удивительно было, что во всей этой опутанной колючей проволокой загородке не было ни одного заключенного. Никого, кроме караульных солдат. «Получается, что я единственный заключенный, в этой зоне, — удивился Иван. — Кто же здесь есть я? Да я и не хочу здесь быть! Зачем он меня сюда заслал? Или я сам ему приказал?» Иван всерьез задумался над этим вопросом, но никак не мог вспомнить, зачем и почему он оказался в этом лагере.

Иван хотел было уже покинуть этот мрачный, холодный, утрамбованный тысячами человеческих ног берег, но что-то его удерживало.

Иван услышал взмахи крыльев большой птицы за спиной. Он быстро обернулся и увидел ангела, одетого в белоснежные одежды. Это был Аллеин. Он был полупрозрачен, через его тело была видна колючая проволока и река. «Это значит, он виден только для меня», — решил Иван. Иван смотрел на Аллеина. Он молчал, потому что не знал, что сказать, точнее, не хотел ничего говорить. Ничто не шло от сердца, даже приветствие, а говорить просто так, из приличия, Иван здесь почему-то не хотел. И Аллеин молчал. Наконец он подошел и сел на бревно рядом с Иваном. «А почему он всегда и везде появляется один? — подумал Иван. — Их же, ангелов, должно быть очень много».

— Почему ты всегда один, Аллеин? Или ты последний оставшийся ангел? — спросил Иван. Лицо Аллеина было спокойно и печально. Он посмотрел вдаль за колючую проволоку и ответил:

— Я — последний ангел. Бог отвернулся от этого мира и призвал всех нас к себе. Я — твой ангел, поэтому я здесь пока.

— Стало быть, я — единственный человек, от которого не отвернулся Бог? — удивился Иван.

— Ты же знаешь свое предназначение, Иван. Оно не от Бога. И все же я слежу, чтобы ничто не мешало тебе выполнить твою миссию.

— Я никем не призван, и я не хочу этого делать. Ведь я знаю, что за этим последует.

— Не хочешь? Посмотри в себя, Иван, весь твои разум занят решением задачи о сотворении божественно языка. Ведь так? В твоем сознании уже почти не осталось места ни для чего более.

— А почему же тогда я сижу здесь на этом бревне?! — стукнул себя по колену Иван. — Трачу время, когда у меня столько дел в своем мире.