Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

Теперь-то его услышали. Люди подчинились, но неосознанно многие все равно спешили, сбивали марш, глядели круглыми, полными недоумения глазами. Шептались. Спрашивали друг друга: «Да что такое-то?» Янгред, с омерзением понимая, что прямо сейчас ему и самому страшно, до оторопи страшно, осмотрелся. Впереди никого не осталось, кроме…

– Беда с кораблем.

Черный Пес с командой, пусть были в авангарде, не рванули за Хельмо. Боцман и еще несколько пиратов с грустью склонялись над останками юнги, пытаясь хотя бы что-то сделать с этим втоптанным в дорогу месивом крови и одежды, а капитан уже поравнялся с Янгредом. Его лошадь испуганно фыркала и прижимала уши.

– Кого он атакует? – Свой голос, сиплый и отчаянный, Янгред едва узнавал. И сам не понимал, почему спрашивает у этого человека.

– Не знаю. – Черный Пес мрачно посмотрел вдаль. Густая борода, волосы, лицо были в пыли, которую он даже не пытался смахнуть или соскрести. – Но принюхайся-ка, огненный. Переменился ветер. Теперь-то чуешь?

И, собравшись, Янгред действительно учуял.

В воздухе – отяжелелом, грязном, душном – расползался запах человечьей плоти.

Плоти, гниющей очень давно.

* * *

Кровь и дождь, камень и грязь. Невидимая вездесущая смерть смеялась нежным, звонким девичьим смехом. Торжествовала снова, второй раз за этот похожий на пытку день, ведь теперь Хельмо стоял уже под другими стенами и считал свежие трупы. Огненные. Солнечные. И теперь это он, он стал их убийцей.

«КОННИЦА! ЗА МНОЙ!»

Выстрелил в ушах собственный крик, и Хельмо, не в силах больше стоять, рухнул на колени возле чьей-то огнегривой лошади. Огромная рана разверзалась в ее нежном боку, кровь, льющаяся густо и быстро, уходила в землю со струями ледяного ливня. От раны поднимался легкий пар, вокруг рваных краев ее разбивались десятками крошечных искр капли. Лошадь смотрела мутным глазом. Спрашивала: «А меня за что?» Хельмо закрыл руками лицо. Как?.. Как он мог? Они ведь были обречены. Обречены с первого звука рога. Он сорвал солдат, не думая ни о чем, будто превратился в слепой, бешеный ужас. А ведь стрела, торчавшая из спины у маленького пирата, могла о чем-то его предупредить.

…Ворота Ринары, к которым они с первыми отрядами примчались, уцелели, но были распахнуты, как дверь разоренного дома. Уже тогда Хельмо все чудился, чудился смех Самозванки, ее сладкое «Заходите, будете гостями!». Хельмо ясно слышал этот смех у каждого дома, хотя над пыльными улицами висела мертвая тишина.

Ринара издревле звалась Храбрая неспроста. От этого города, со всех сторон ощетиненного низенькими, но мощными краснокирпичными крепостями, кочевники, и осфолатцы, и лесные разбойники нередко убегали побежденными, бросая убитых. Некоторые верили: сам Бог особо благоволит ринарцам. Отсюда были родом многие славные войны. Но больше здесь никто не родится, лишь вырастет сорная трава, горькая полынь.

Мертвые – ничком и на спинах, в облачении и почти раздетые, изувеченные и кажущиеся нетронутыми – лежали на мостовых, виднелись в выбитых окнах. Тех, кто бился на крышах, подобно шматам мяса, нанизали на шпили храмов и домов, так что по золоту куполов и зеленому мху крыш натекли красные, теперь уже почерневшие струйки. То и дело взлетало с трупов каркающее воронье. Стоял смрад, алели лужи в сточных канавах. Чьи-то руки и головы лежали отдельно от тел; собаки и крысы раздирали останки, которые не приглянулись птицам. Были кости, обглоданные уже почти дочиста. Сколько горожан так? Сколько? И Басилия… почему Басилия лгала: «Все тихо». Это раз за разом повторялось в письмах. Хотя была ли это ложь? Тихо…

Хельмо казалось, он оглох: почти не слышал тех, с кем проскакал разоренную Ринару. Ни молитв на двух языках, ни возгласов ужаса, ни брани – только смех, смех, красный смех. Окутанная этим смехом конница просто мчалась через город; никто не останавливался. Улицы были так замараны кровью, что от копыт не поднималось пыли. Хельмо видел: люди потрясены. Умом понимал: нужно сказать что-то, чтобы безумие, принесенное падалью, утихло. Нужно остановиться и начать разбираться, нужно… нужно хоть что-то. Но слов не нашлось даже для себя, не нашлось сил разомкнуть пересохшие губы и тем более – помедлить, позвать младших командующих. В той безмолвной скачке Хельмо не увидел последнего рубежа, когда мог еще не допустить хоть чего-то. Теперь он это понимал.

Но там он потерял рассудок. Вылетев через южные ворота, войско помчалось дальше, мимо разрушенных крепостей, по устланной телами дороге. Девушки и дети лежали в красных, кишащих жуками канавах; некоторых мужчин даже не повесили на деревьях – пронзили тела толстыми сучьями. Хельмо все гнал конницу, напрочь забыв о брошенном арьергарде, о пушках и обозах, о Янгреде. Ничего не существовало, кроме грохота копыт, кроме вырвавшегося из горла вопля и воплей тех, кто несся следом. А еще была она, ближняя к Ринаре точка на карте – Басилия. Мирная, намного более беззащитная, чем наказанная за отвагу, лежащая в крови старшая сестра. Или?.. почему, почему она молчала?

«Все тихо».

Басилия, в отличие от Ринары, не так давно перестала быть просто огромной деревней, обросла укреплениями. Поля светлели окрепшими ранними колосьями. Враги ничего тут не потоптали, не выжгли, и Хельмо подумал: может, свернули, может, Басилия в безопасности, но может… Может, все иначе. «Тихо»… Чего она заслуживает, смерти, спасения? И, вместо того чтобы остановиться и тем более повернуть, Хельмо помчал еще быстрее, и за ним снова последовали. Господи, почему они последовали за ним?

Все оказалось просто. Басилия не пала. Басилия – и видимо, давно – безропотно впустила захватчиков. В Басилии дорожили жизнями и привыкли потчевать, а не биться.

Ворота, когда к ним прибыли силы Второго ополчения, тоже не были заперты. Здесь не пахло давней погибелью, но вновь висела странная тишина, и в тишине этой Хельмо тоже чудился смех. «Поиграем? – подначивала невидимая царевна. – Найди меня. Найди… Нет, подожди, я сама тебя найду. Нашла!»

Люди Самозванки ждали здесь врага с минуты на минуту. Ждали таким – разъяренным и отчаявшимся. Тех, кто вышел из распахнутых ворот; тех, кто появился с флангов; тех, кто обрушился с неба, – всех вместе было меньше, чем конников Хельмо. Теперь он понял: намного меньше. Но они выиграли бой, не просто выиграли.

Потому что с Хельмо не было маневренной пехоты, уже освоившей столько боевых фигур. Железнокрылые, как обычно не использовали огнестрела, но разили лошадей и людей пиками и стрелами. Снова без страха пикировали, вышибая всадников под копыта. На укреплениях стояли пушки, и там, за бойницами, канониры подчинялись чьим-то уверенным приказам. Да и сама здешняя земля, раскисшая от дождей, была не лучшей опорой для