Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

оно? Пылает? Скорее всего, застыло в гримасе, как у месяца, который рисуют на имперских знаменах Лусиль. Он зашептал: «Я… Пожалуйста…», но так и не смог продолжить: ноги будто подрубил чей-то милостивый бердыш.

Хельмо ничуть не гнушался упасть на колени, как когда-то не счел зазорным первым поклониться. Тогда он молился, чтобы союзник оказался достойным; теперь не смел молиться, чтобы достойного союзника – да просто союзника – еще видели в нем. Что еще он мог сделать, раз не умел воскрешать мертвецов? Что, если не мог вымолить какое-нибудь чудо у Хийаро? Мелькнула темная, глупая мысль: дядя выбранил бы его. Дядя считал, что ничего нет унизительнее, нежели склониться перед иноземцем, да еще язычником. Дядя…

Но право на дядино доверие и любовь он тем более терял с каждым днем.

Он не успел рухнуть – его схватили за плечи, с силой дернули обратно вверх. Злая хватка окованных броней пальцев Янгреда ощущалась даже сквозь кольчугу. Хельмо не воспротивился, но не смог вернуть и голос. Просто замер, опять глядя в глаза.

– Молчи, слышишь? За смерть не извиняются, бессмысленно. Да и как… как ты…

Янгред должен был оттолкнуть его и, казалось, собирался. Но в последний момент, начав разжиматься, руки все же дрогнули и просто соскользнули на предплечья, потом безвольно упали. Повисла тишина. Янгред дышал часто и с трудом, кусал губы, плечи его подрагивали то ли в судороге, то ли…

Но глаза были сухими. В них горела темная ясная ночь.

– Я знаю, каково тебе было, – хрипло шепнул он, словно преодолевая что-то. – Знаю, ты не был готов. Я мог что-то подобное предвидеть. Еще когда перестали возвращаться гонцы.

– Ты не обязан… – начал Хельмо и вдруг услышал мягкий, ровный смешок.

– Как мерзостно, оказывается, звучат эти три слова, когда их говоришь ты. – Янгред покачал головой. – Да. Я не обязан понимать тебя, Хельмо, но я понимаю. И, пожалуйста… не бойся меня. Я не стал сегодня твоим врагом.

– А я – твоим? – сорвалось с губ само.

Хельмо знал: если помедлят, если отведут взгляд, ответ будет ясен: договор договором, а прочее все забудь. Но Янгред снова невесело рассмеялся и положил руку ему на плечо, в этот раз – осторожно, безболезненно. Перчатка была тяжелой. Как земная твердь. Как мирская скорбь. Притянул ближе, коротко обнял, обдав запахом земли и дождя.

– Тоже нет. Будто я не терял людей, будто мы вместе не ошибались? – Он опять отстранился. – Будет непросто. Но ничего не кончено, и я отвернусь, только если ты опустишь руки.

Хельмо кивнул. Не делать этого он уже обещал Инельхалль.

– Я не опущу. Пока их не отрубят или не отгрызут.

Янгреду явно понравились последние слова: он даже опять засмеялся, потом попытался стереть грязь со скулы. Глаза по-прежнему были сухими и тусклыми, а появившаяся улыбка леденила. Он собрался. И уже строил планы. Деловито заговорил:

– Возьмем город в кольцо, у него, как я понял, несколько ворот. К Самозванке никто не вернется, в этот раз ни один солдат не сбежит и… – это был уже оскал, – не улетит. Как ты на это смотришь, добрая душа? Позволишь хоть раз полютовать?

В висках стукнуло. Хельмо сглотнул, уставился себе под ноги. Вспомнил в который раз убитых в Инаде стрельцов, вспомнил затоптанный у ворот Тарваны полк, вспомнил немногие свои висельные казни в освобожденных городах и в противоположность – всех бунтовщиков, которых помиловал, пленных, которых обменял. «Щади врага, не лей впустую крови» – так говорили заповеди Хийаро Милосердного, которых Хельмо старался придерживаться. Он четко делил зло на необходимое и пустое, всегда предпочитал поймать, нежели убить; дать сбежать, нежели застрелить в спину. Истребление проигравших было для него «кровью впустую». Но… Хийаро Воитель уничтожал тех, кто украл у людей свет и превратил их в слепцов. Не это ли случилось с покорными басильцами? И Хельмо кивнул, а потом медленно поднял глаза. Он хотел лютовать и сам.

– Оставим лучших стрелков в окрестных лесах, бросим на это всех оставшихся мушкетеров. Тогда точно никто не уйдет. И… – он помедлил, – если твои будут согласны, я предлагаю попробовать еще раз взять Адру. Мы должны поймать этого Штрайдо.

И повесить, чтобы никто тут больше не оправдывал Самозванку. Так он уже решил.

…Они возвращались под утихающим дождем, уже не в сырой сумрак чащи, но в тепло. Кому-то удалось разжечь огонь, кто-то разбил шатры. Лица чуть прояснились. Не было больше мертвецов; их погрузили на телеги и увезли.

Совет отложили на завтра. Хельмо видел: командующие неразговорчивы. Скверное предчувствие сдавливало грудь, но он уже лучше владел собой и больше не шептал, про себя или вслух, бесконечное «Я виноват». Янгред был прав, за такое не извиняются. Лучшее, что Хельмо мог сделать, – отомстить за тех, чьей могилой стал вместо ледяной пустоши лесистый склон. Отвести собственную душу и идти дальше.

– Поверь, многие рады покоиться здесь, – тихо сказал Янгред.

Он вяло пытался вытащить Хельмо на общий ужин у костра. Но кусок не лез в горло, и Хельмо, отбиваясь от уговоров, даже не поднимался с ложа, не поворачивался. Он глянул на Янгреда через плечо только сейчас, переспрашивая:

– Рады?..

– У нас, – Янгред переступил с ноги на ногу, – верят, что душа перерождается. Но перед этим какое-то время дремлет, привязанная к месту, где погибло тело. И, наверное, приятнее слушать ваших птиц, чем вой вьюги. Впрочем… – он помедлил, – ты знаешь мое к этому отношение. Я это учение не признаю. Но вдруг я не прав?

«Кости не слышат птиц». Так он сказал много дней назад?

– А сколько времени можно дремать? – Хельмо вздохнул.

Янгред, кажется, рад был, что разговор хоть как-то клеится, и тут же отозвался:

– У каждого свой срок. Кому хватает недели, кому нужны годы. Старики, говорят, отдыхают дольше. А мои люди…

Они были молодые, почти все. А… а юнга? В который раз подумав об этом, Хельмо торопливо отвернулся и выше натянул покрывало.

– Недолго будут слушать наших птиц. Особенно Уголек.

Ему не ответили. Он закусил губы и уткнулся в свернутый плащ, сжался в комок. Как ни старался держаться, получалось плохо. Хоть вой.

– Так ты идешь? – в который раз спросил Янгред. – Хельмо, так нельзя…

– Я понимаю, – выдавил он. – Но все же спокойной ночи. Не поминайте лихом.

Он не сказал «доброй» по своему обыкновению: доброй ночь быть не могла. То, что ложе сырое, ощущалось щекой; то, что завтра все рискует повториться, а возможно, нападут до зари, – висело в воздухе; то, что угрызения совести не оставят, – предчувствовалось. Хельмо покрепче зажмурился. Янгред все же приблизился