Ничто. Остров и демоны - Кармен Лафорет

Висента смотрела, как ее дочка танцует то с одним, то с другим. Она услышала чье-то неодобрительное замечание и тут же ответила на него:

— Ухватилась за городского? Ну и что с того? Может, скажете, у нее есть жених, чтобы запрещать ей?

— Нет и не будет.

— А вам-то откуда знать?

Висента, наверное, вцепилась бы соседке в волосы, стала бы кусаться и царапаться. Но в этот миг какая-то женщина, охваченная безумием танца, закатив глаза, упала на землю в истерике, и это, к счастью, отвлекло внимание спорящих: над упавшей склонились возбужденные, жадные лица.

— А ну-ка, люди, давайте сюда чей-нибудь башмак. Башмак! Скорее!

Запах башмака привел женщину в чувство: припадок кончился раньше, чем ее вывели на улицу. Снаружи чистый жаркий воздух, а также шутки мужчин, ожидавших у дверей своей очереди, окончательно встряхнули ее.

Женщины плясали без передышки, а их кавалеры менялись, становясь все более возбужденными, сумрачными или шумливыми от выпитого рома. На празднике вместе со всеми веселились двое городских. Из девушек самым большим успехом пользовалась дочка Висенты, широкобедрая, с тонкой талией.

Разгорячившись, девушка стала еще краше. Но за ее оживлением скрывалась досада, потому что ее кавалер так и не появился. Мать мучилась вместе с дочерью, и в ней закипала горечь; она готова была взорваться при малейшем намеке.

— Говорят, Перико, сын лавочника, все пьет.

— А мне какое дело?

— Говорят, он сказал про тебя: «Пусть вдоволь натанцуется с городскими».

Дочь Висенты пожимала плечами и продолжала танцевать.

Когда девушка увидела в дверях своего кавалера, она отвернулась и пустилась плясать с первым, кто ее пригласил. Мешая танцующим, Перико стоял у порога, наклонив голову, как бодливый бык. Смуглый пригожий парень, туго обмотанный поясом; лицо его было отекшим от алкоголя.

Внезапно какое-то бешенство овладело им, и Висента поднялась на ноги, увидев, как Перико идет напрямик, расталкивая всех.

— С моей невестой танцую я, верно?

— Полегче, приятель. Не будь скупердяем…

Дочка Висенты с яростью взглянула на этого деревенщину, который не нашелся даже, что ответить своему сопернику. Не сказав ни слова, она отвернулась к партнеру, и они продолжали танцевать.

Висента уселась на место с чувством гордости и жгучего торжества, а ноги танцующих вновь принялись топотать, поднимая пыль, и уши глохли не столько от музыки, сколько от неистового, бешеного, исступленного стука каблуков, от возбужденных, почти истерических выкриков. И внезапно — другой, душераздирающий крик, и еще крики, дикие крики, оборванные испуганной тишиной. Висента вскочила на ноги и бросилась в тесное людское скопище. А когда ей дали дорогу, закричала она, закричала так страшно, как не кричала ни разу, даже рожая и хороня своих детей.

Оттолкнув мужчин, она схватила дочь на руки. На теле девушки зияли три ножевые раны, из ее горла уходила жизнь. Она умерла раньше, чем ее успели положить на постель. Кровь пропитала одежду Висенты, и на следующий день зеленые мухи, липнущие к падали, все норовили сесть на труп девушки и на платье махореры, чтобы сосать кровь ее дочери.

С тех пор опостылела Висенте Фуэртевентура. Эти равнины, эти голые холмы, этот пустынный берег возле ее деревни, где горячий ветер передвигал дюны… Правда, сначала Висента не сознавала этого, у нее были другие печали…

Два дома в деревне стояли в трауре. Ее дом и дом убийцы, которого увели в тюрьму. И в этом втором доме, в доме лавочника, жила взаперти старшая и теперь единственная дочь Висенты, покорная мужу и свекрови. Она не пришла повидать мать. Все знакомые из своей и соседних деревень перебывали у Висенты, а дочь не пришла.

Махорера осталась совсем одна в четырех стенах, одна в своем недавно побеленном доме. Совсем одна в постели, которую не делила ни с кем. Совсем одна со своими козами и курами, которых надо было кормить. Совсем одна по вечерам, когда смотрела на корзинку с шитьем, где лежала оставшаяся незаконченной работа. Ее дочь росла, точно сеньорита, она вышивала, рукодельничала. Глядя на корзинку с шитьем, Висента видела перед собой стройную шею дочери, из которой хлестала кровь, грудь, распоротую клинком канарского ножа, всаженного по самую рукоятку.

Как-то ночью, в полнолуние, один рыбак увидел темную, жуткую фигуру женщины, сидящей посреди поля на фоне ослепительно-белых дюн, и перекрестился в страхе. Он узнал Висенту и рассказал об этом у себя дома.

— Я так считаю, что она напускала порчу. Она смотрела в сторону лавки.

Через два дня у лавочника пала лучшая коза. Висенте рассказали об этом, но она пожала плечами. Ей было все равно. В те дни она совсем отупела от горя и даже не подумала, что это несчастье отнесли за ее счет. Вскоре ей сказали, что у лавочника одна за другой дохнут куры, словно их сглазили… С тех пор Висента действительно начала замечать, что соседи приветствуют ее с опаской и спешат унести детей, когда она проходит по улице. Ее стали бояться.

В то время Висента была такая же, как сейчас, — высокая, с полуседыми волосами, с лицом цвета обожженной глины. В молодости от голода, от родов она сразу потеряла свежесть, но потом годы уже ничего не могли с ней поделать. Она стала сильнее, чем была в молодости. Она работала в поле, если там находилась работа для женщины, таскала тяжести, как верблюд. Своих дочерей она растила так, как следует растить девочек, окружая их заботой, но теперь ей не о ком было заботиться. Дети убегали прочь при виде ее непроницаемого лица, ее суровых глаз.

Однажды вечером Висента застала в своем доме женщину. В комнате было темно, но она узнала гостью в ту, же минуту… Висента вышла во двор и принялась переливать в большой кувшин воду, которую принесла в жестянке. А гостья продолжала сидеть возле стола, заплаканная, в глубоком трауре.

Висента вернулась с лампой в руках и оглядела опухшее лицо дочери, ее черные волосы, ее судорожно сцепленные руки, которые та потирала одна о другую.

— Какой же ветер занес тебя к матери, а, дочка? Я уже думала, может, у тебя и вовсе нет матери.

Дочь расплакалась. Висента удивленно смотрела на нее.

— Ты, я вижу, тяжелая. Мне уже говорили. Ко мне несут все сплетни.

Дочь тоже боялась Висенты. Она прятала живот, словно мать могла сглазить ее ребенка.

— Зачем пришла?

Дочь вдруг опустилась на колени.

— Мама, если вы не уйдете из деревни, мой муж уедет к брату в Америку. Мама, моя свекровь умирает от порчи. Пожалейте меня. У нас дохнет скотина, после смерти сестры у нас все идет прахом… Ведь никто из наших не виноват, сестра сама была виновата… Вы же знаете, мама, что с мужчинами не шутят. А она, она…

Не чувствуя ни малейшей жалости к этой грузной женщине, которая пыталась подняться с колен, цепляясь за стул, Висента схватила ее за волосы, собранные в пучок на затылке, и с размаху отвесила ей две звонкие пощечины.

Она видела, как дочь с пронзительным криком, в ужасе бежит между домами.

Всю ночь Висента просидела на стуле.

На рассвете она отправилась по той же дороге, по которой шла с младшей дочерью в день праздника. Небо было затянуто тучами, ноздри ее чуяли влагу. Придя к священнику, она сказала, что хочет продать все. Всю свою землю. Все нажитое добро.

Она оставила дом открытым, оставила кур и коз. Оставила сундук с платьями, и корзинку с шитьем, и свою свадебную фотографию… Священник уладил все ее дела, переписал для продажи все имущество. Она взяла мешочек с деньгами, повесила его на шею и, не оглядываясь, ушла в Пуэрто-де-Кабрас. Там села на пароход. Через несколько месяцев на Гран-Канарии она встретила Тересу.

Все проходит и забывается. Каждый день приносит свои заботы, а старое покрывается пылью. Махорера никогда не любила вспоминать о прошлом. Если она и предавалась иногда воспоминаниям, так только ради Тересы. А теперь и Тереса ушла из жизни, так же внезапно, как дочка, и снова Висенте не о ком заботиться.

За окнами стояла душная ночь, предвещавшая знойный рассвет. Махорера услышала, как мимо нее прошла Онеста. В саду промелькнула чья-то тень. Кто-то гулял при свете луны.

Матильда бродила по саду. На ней было ее самое темное платье, фалангистская форма, которую она надела в знак траура. Матильда чувствовала себя раздраженной и подавленной, отправляясь сюда. Когда она смотрела на дом, красноватое пламя свечей в столовой напоминало пожар, и ей становилось не по себе. Ни за что на свете не согласилась бы она подняться в спальню, но у нее болела спина, и хотелось полежать. Вспомнив об удобной скамье-качалке, Матильда направилась туда.

Она прошла мимо освещенных окон столовой, мимо входной двери. Потом вступила в тень. Застекленная до полу дверь музыкальной комнаты была открыта, внутри горела настольная лампа под абажуром. Там сидели дон Хуан, Даниэль и Пабло. Дон Хуан и Пабло играли в шахматы. Матильда подумала, что довольно-таки неуместным делом занимаются они в часы ночного бдения. Даниэль, держа в руках чашку с липовым настоем, заинтересованно наблюдал за игрой. Поспешно проходя мимо, Матильда успела заметить, что там, среди мужчин, за стулом Пабло, стоит Онеста. Матильда слегка поморщилась: она была уверена, что Онеста уже легла.