Очерки истории российской внешней разведки. Том 3 - Евгений Примаков

«А разобравшись, прошу вас дать мне работу или выплатить ликвидационные деньги, дав мне возможность устроить себе существование не по розыску и быть попутно вам дальше полезным».

Ликвидационную сумму для своего бюро Ковальчик определял в 500 фунтов стерлингов, то есть в 1 % от всех сумм, выплаченных ему за все время сотрудничества с нами.

Мнение резидента из Берлина, которое сопровождало письмо Ковал ьчика, сводилось к двум пунктам. «Первый — попытаться продолжить работу с Ковальчиком. Второй — выплатить ему определенную сумму и, выражаясь словами самого Ковальчика, разойтись с ним по-хорошему». «Я, — писал дальше резидент, — высказывался, еще будучи в Москве, за первый путь». «Ведь нельзя забывать, — продолжал он, — что почти вся наша агентура, с которой мы работали здесь в прошлом и с которой мы работаем сейчас, устанавливалась и проверялась через него».

Высказываясь за продолжение работы с паном Ковальчиком, резидент, конечно, имел в виду работу с ним в Германии силами берлинской резидентуры, но Центр решил иначе и дал команду в Берлин: передать Ковальчика на связь резиденту в Стокгольме Баевскому, который раньше работал с Ковальчиком в Берлине.

Скрепя сердце резидент в Берлине Рудольф выполнил это указание. «Мне очень грустно, — писал он одному из руководителей Центра — Артему, — констатировать, что ты не нашел возможным посчитаться с моим мнением, хотя мне отсюда видней, и я остался при прежнем утверждении, что не следует обострять отношения с этим человеком».

В соответствии с полученным указанием Ковальчик связался в Стокгольме с Баевским. Однако работу наладить не удалось, хотя резидент всеми силами старался выполнить указание Центра: «Ни под каким видом не давать повода думать, что мы ему не доверяем». Несмотря на большое уважение Баевского к Ковальчику, старый сыщик чувствовал себя не в своей тарелке. Он с горечью писал в декабре 1935 года: «Мнительность, осторожность, осмотрительность, опасение, недоверие. Эти качества, присущие сыщику и шпиону, необходимые и полезные в их работе по выявлению противника, становятся губительными для них самих, затесавшись в их профессиональную среду». Единственное, о чем просил тогда Ковальчик, это «дать ему работу и убедиться в добросовестности и качественности ее выполнения».

И благодаря искренности Ковальчика и его желанию работать дело действительно наладилось. Регулярные поездки в Стокгольм он умело конспирировал, хотя в этом была определенная трудность. Так продолжалось до июля 1937 года, когда Баевский выехал из Стокгольма в Москву и связь с Ковальчиком прекратилась вообще.

Уже в 1941 году, перед войной с Германией, начальник немецкого отделения ИНО Павел Матвеевич Журавлев составил подробную справку на пана Ковальчика, в которой оценивалась его работа на советскую разведку. В справке, в частности, говорилось:

«Наши задания Ковальчик выполнял с большим мастерством, и его работа с нами очень высоко оценивалась в Центре». В Москве одумались: ни одного провала агентуры, к которой в той или иной степени имел бы отношение Ковальчик, не было. Связь с ним решили восстановить, но… помешала война, и только в июне 1945 года удалось это сделать. Причем опять по его собственной инициативе. Поразительно, но факт: немец, родившийся в России, много лет сотрудничавший с советской разведкой и арестованный гестапо по подозрению в этом, испытавший недоверие тех, кому служил верой и правдой, переживший войну, находясь в Германии, вновь потянулся к Москве.

Сотрудничество, однако, было недолгим. Ковальчику шел 70-й год. Здоровье его было подорвано, хотя он и строил далеко идущие планы, рекомендовал новых сотрудников в свое сыскное бюро.

В коротком очерке невозможно изложить все, что Ковальчик и его бюро сделали для советской разведки за долгие годы сотрудничества. Но можно на одном примере показать характер выполняемых им работ.

В поле зрения сотрудников советской разведки в Берлине попала молодая немка по имени Доротея. На одной из вечеринок девушка вела разговоры, из которых было видно, что она имеет отношение к кругу русских людей, занимающихся политикой. В начале 1932 года берлинская резидентура поручила пану Ковальчику «установить» эту девушку, выяснить ее фамилию, имя, год и место рождения и собрать характеризующие сведения. Ковальчик и его товарищи приступили к работе.

«Установка» Доротеи привела к неожиданным результатам: был вскрыт центр русских эмигрантов, находившихся на службе у гестапо. Через некоторое время Ковальчик представил следующее сообщение: «Доротея фон Госслер, 22-х лет, дочь бывшего камергера двора, владелица имения близ Циттау. Является секретарем негласного политического бюро, расположенного в Берлине по адресу Седан-штрассе, 26. Владелец политического бюро — некто Курт Янке. Его бюро является местом для подпольной работы, закулисных интриги разведки. Дело ведет конспиративно. Среди сотрудников этого политического бюро много русских. Бюро Янке посещается разного рода людьми, ожидающими приема в ресторане, который находится напротив бюро и носит комическое название «Наискось», данное ему, видимо, русскими людьми. В течение последних месяцев Янке неоднократно ездил в Варшаву и Львов. Янке состоит в постоянной связи с гестапо. Он ежедневно ездит туда на своем автомобиле в 12-м часу дня и проводит там 2–3 часа и больше. Из гестапо люди едут в бюро Янке. В политическое бюро Янке почти ежедневно приходит журналист Феннер, который связан с министерством рейхсвера и совместно с Сергеем Венгеровым пытается установить связь с Украиной, в частности с городом Харьковом. Материальное положение Феннера хорошее. Феннер также часто бывает в здании гестапо».

В ответ на это сообщение из Центра пришел запрос: «Просим через Ковальчика «разработать» Янке, выяснив его связи в СССР и через кого он проводит там работу». Позже Ковальчик сообщил, что «Янке поддерживает связь с крупным нацистом Розенбергом. Ездит на встречу с ним в отель «Адлон». Работу Янке ведет в пользу сближения Германии с Польшей и Западной Украиной во вред СССР», этому был добавлен список русских людей, бежавших после революции из России и сотрудничавших с антисоветскими организациями в Германии и с гестапо.

Позднее по просьбе Центра к «разработке» Янке кроме Ковальчика был подключен «Брайтенбах». Ему было поручено изучить деятельность Янке и его политического бюро со стороны гестапо. «Брайтенбах» в 1933 году сумел получить копию доклада криминал-комиссара Геллера, в котором, в частности, говорилось: «МИД поставил в известность отдел 1 о возобновившейся с середины прошлого года деятельности определенных лиц по изготовлению фальшивок. Уведомил об этом Курт Янке, который работает для МИД в области разведки.

Связи Янке:

— Павловский-Сумароков;

— бывший русский ротмистр фон Петров, именующий себя Ио-насом, с ним связан редактор некий Татаринов-Тарр;

— бывший русский капитан Непорочный, который ранее работал для германского «Восточного бюро Зиверта» (прикрытие подразделения немецкой разведки, работавшей против СССР. — Лет.)».

А вскоре после прихода к власти в Германии нацистов берлинская резидентура получила от «Брайтенбаха» и Ковальчика информацию о том, что «в моторизованные части гестапо влита целая группа бывших эмигрантов». Руководство гестапо рассчитывало, что «эти белые русские покажут свою преданность в борьбе с особым рвением».

От Ковальчика поступали и другие сообщения. Все они, так же как и письма в полпредство в Берлине и в Стокгольме, были размашисто подписаны псевдонимом: «Фон дер Гольц».

Случай использования частного детективного бюро в работе берлинской резидентуры, по сути, является уникальным. В дальнейшем, несмотря на значительные результаты, достигнутые в работе с Ко-вальчиком, внешняя разведка к подобным методам не обращалась, как к недостаточно надежным и конспиративным. То, что рассказано в очерке, относится к начальному периоду ее истории, когда советская разведка проходила первые испытания.  

34. «Брайтенбах»

В конце июня 1940 года в затемненном Берлине, ожидавшем налета английской авиации, неизвестный посетитель бросил в почтовый ящик полпредства СССР письмо, адресованное военному атташе или его заместителю. Автор письма предлагал восстановить прерванный с ним в 1939 году контакт. «Если это не будет сделано, — писал он, — то моя работа в гестапо потеряет всякий смысл». В письме указывались пароль для вызова по телефону, место и время встречи.

Из Разведывательного управления Красной Армии, куда поступило письмо, его направили руководству внешней разведки с припиской: «Возможно, здесь речь идет о человеке, который Вас интересует». Заместитель начальника разведки П.А. Судоплатов наложил на него резолюцию, адресованную сотрудникам немецкого отдела разведки: «Журавлеву, Короткову. Известен ли вам он? Не о нем ли говорил т. Зарубин?»